Славянский культурный центр, Музей Анастасии Цветаевой и агентство AVENTAL (Италия) обьявляют конкурс художественных работ

Условия участия

Тема конкурса ANiMA 2023 “Рассказы А.И.Цветаевой”

(публикуются ниже)

 

На конкурс принимаются художественные работы с сюжетами и образами по мотивам рассказов Анастасии Цветаевой 
“Цапа, Вася и Том-Том”, “Ральф” и “Девочка”.

Принимаются работы, выполненные в любых техниках (карандаш, масло, акварель, гуашь и т.д. или цифровые). В конкурсе могут принимать участие все желающие любого возраста, образования и гражданства.
Участие бесплатное.
Каждый участник имеет право представить на конкурс не более трёх работ. Работа должна быть нарисована непосредственно для участия в данном конкурсе, не должна содержать плагиата, т.е. не должна быть перерисованной.

Одновременно с материалами авторы предоставляют в оргкомитет анкету участника конкурса. В случае, если указанная в анкете информация представлена не полностью или недостоверна, работы к рассмотрению не принимаются. Если участник является несовершеннолетним, то анкета заполняется и подписывается родителем (с указанием данных ребенка как автора). 
Для получения анкеты необходимо написать на электронный адрес: 

Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Работы вместе с анкетой необходимо отправлять в отсканированном виде по электронной почте:   
Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

или приносить лично по адресу:

Музей Анастасии Цветаевой в Доме Дружбы, г.Павлодар, ул. Машхура Жусупа 35/1, оф.210  каждое воскресенье с  12.00  до 14.00 ч.

В отсканированном виде файл должен содержать в названии ФИО участника и быть в формате JPG высокого разрешения (не более 10 мб).
Оргкомитет не вступает в переписку с участниками, не имеет возможности информировать о получении их работ по почте и не всегда может ответить на письма заявителей. Работы не возвращаются и не рецензируются.

Работы принимаются до 20 декабря 2023 года. 

Подведение итогов, награждение

Специально созданное итальянское жюри оценивает работы по принципам: соответствия условиям конкурса, качества, оригинальности, отсутствия плагиата.
Решение жюри конкурса является окончательным и не может быть обжаловано. 
 О месте и времени награждения победителей оргкомитет сообщит дополнительно. 

Лучшие работы награждаются дипломами победителей первой, второй и третьей степени и ценными призами.

 

РАССКАЗЫ А.И. ЦВЕТАЕВОЙ:

 

Анастасия ЦВЕТАЕВА

Ральф

1

Когда я пришла к моим павлодарским друзьям, в их уютный домик с палисадником, где горели торжественные, упоительные по разноцветности гладиолусы, мне под ноги бросился жёлтый пушистый щенок.

- Это ваш? Откуда такая прелесть? – присев, я стала гладить щенка.

– Привезли из аула! Вместо сбежавшего! Вчера! Ральф. Хорош, правда?

Пёсик рычал, захлёбывался игрой, закатывал глаза, кусался и лизал руки.

И каждый раз, как я приходила к его хозяевам, кормившим, поившим, купавшим его, но с ним не игравшим, - он кидался мне опрометью навстречу, точно я была не человек, а щенок.  Неужели он будет жить в будке в павлодарские крутые морозы?

- Подрастёт ещё до зимы… - сказали мне в утешение.

2

Год перевалился с боку на бок. Я снова поехала в Казахстан. Когда я вошла радостно в калитку знакомого дома…

- Подождите, не входите, я сейчас собаку привяжу! На днях искусал женщину.

- Такого злюку достали? – отвечала я, постояв за калиткой.

Рыжая громадина, покорясь прищёлкнутой к ошейнику цепи, встала, взвившись на мощные лапы, и – навстречу мне – молотила воздух передними, счастливо взвизгивая.

- Ральф! На место!

- Как, это тот крошечный Ральф?

- Да куда Вы, он Вас укусит.

- Он меня любит, - крикнула я в пасть его щедрости, и мы уже «лапали» друг друга, восхищённо, под критическим оком хозяйки.

- Осторожней, Вы всё-таки не знаете, какой злой. Его все боятся…

И все недели, что я гостила у родных и приходила часто с внучками к друзьям, - наши встречи множили собачью и человечью нежность, и дружба цвела. И ещё приезд, и ещё. Внучки боялись входить без меня, а при мне он был к ним приветлив. Но их мать, без меня пришедшую, искусал так, что она месяц ходила на перевязки.

3

Однажды, придя к друзьям, я не застала их дома. Внучка Оля ждала меня за калиткой. Засунув записку в замок, поласкав Ральфа, я уже уходила, когда он, рявкнув, прыгнул, придавив что-то лапой.

 

 

Придавленная к земле белая курица голосила по-человечески. Деловито отфыркиваясь, Ральф рвал перья, лапой держа в отчаянии голосящее существо. Раньше, чем я поняла, что делаю, взлетела над Ральфом палка. Ударяя, я метила так, чтобы попасть не по мягкому, - а по твёрдому собачьему окороку. Мне было 70 с лишком, и я в первый раз била собаку. Но собака не выпускала курицу, только дрогнула под ударом. Куриный вопль о помощи был страшен. Ещё миг – пёс разорвёт её. Второй раз взлетела – сильней – палка над белым комком перьев, но, должно быть, осторожен был мой удар – Ральф не выпустил курицу. Тогда страх, что сейчас на моих глазах он сожрёт кричащее существо, превозмог жалость к другу – по рыжему окороку рухнул третий удар, сильный… Ральф забился в глубь будки и оттуда жалко стукал хвостом, вытянув виноватую морду.

- Ты так кричала на него, - потом говорила мне Оля, - и топала, и стыдила.

- Правда? Совершенно не помню… Я помню одно: как вся целая убегала курица, рассыпая перья. Как она осталась цела?.. Мы шли дальше, я говорила:

- Олечка, самое интересное то, как один рефлекс – страх за курицу – пожрал другой рефлекс – жалость к собаке. Нет, и ещё один рефлекс он пожрал – инстинкт самосохранения. Я первый раз в жизни била собаку – сильно била! – позабыв совсем, что ведь она может кинуться…

- А я так кричала тебе, ты не слышала? – прервала меня Оля, - я так испугалась, что она тебя разорвёт, а не курицу…

- Ну вот, видишь, что значит любовь собачья! Ему и в голову не пришло на меня броситься. Он оттуда, из будки, просил прощения, как только опомнился.

4

Прошло ещё несколько лет. Снова я в Павлодаре. Друзья мои продали домик, переехав в квартиру «с удобствами», - вместе с домом продали сторожа. Я шла на свидание с Ральфом.

- Куда Вы? – истошным голосом кричит женщина, выскочив на порог, видя, что я открываю калитку. И обернулась на нежное зрелище: Ральф, стоя на задних ногах, мотал передними лапами. Но я уже прорвалась мимо новой хозяйки, и мы с Ральфом обнялись, празднуя встречу и память, и я что-то кричала счастливое возмущённо кричавшей хозяйке.

(Из книги А. Цветаевой «Непостижимые: рассказы о животных», М., Объединение «Всесоюзный молодёжный книжный центр», 1992, стр. 139-143)

 

 

Цапа, Вася и Том-Том

          Посвящается моей невестке, Нине Андреевне Трухачёвой

1

В ту зиму в нашей первой павлодарской квартире их было три – три кота, один лучше другого, но они появились порознь и порознь из нашей жизни ушли.

Как звали мать Цапы, - годы прошли – не помню. Но он родился у нас, на высоком берегу Иртыша, в семье моего сына Андрея. Внучке Рите было девять лет, и она, как отец и как я, обожала кошек. Нина, жена сына, их кормила, не обижала, но и не ласкала – считала, что от кошек – грязь.

Какая же грязь от такого белого с серым, пушистого шарика, игруна, настолько грациозного и изобретательного, что танцевал он, как балетмейстер?! Из шара превращался в подобие ветки, несмотря на малый размер, а в прыжках за бумажкой на нитке или солнечным «зайчиком» превосходил балерин – намного! Он был акробат. Тогда и Нина хохотала:

- Ты смотри, смотри! Ну и кот…

И Цапа, поняв похвалу, уже самого себя превосходит, прыгая ещё выше, словив лапами солнечный луч. Он старался куснуть его, обняв всеми лапами, а когда мать с размаху лизала ему живот сильным розовым языком, он мгновенно начинал мурлыкать и, от её

хозяйственных забот увернувшись, тоже с размаху присасывался по старой памяти к её животу. Но мать, считая, что это ему не насущно, равнодушно куда-то шла, глядя вперед жёлтыми ищущими глазами, таща его за собой, а он, опрокинутый в широкий пласт солнца, утешался мгновенно было прерванной игрой с лучом.

Цапа рос и умнел, он был так умён, что напоминал мне кота Андреиного отрочества – Тодди: азартом игры в прятки, появлением из-за угла и ритмом скрываться, - так играл полжизни назад только Тодди! Но так прыгать со шкафа, как Цапа, умел в опыте нашем один Прометей, голубиного цвета (Андрей был тогда немного старше, чем Рита). И хоть он помнил, конечно, и Тодди, и Прометея – разве их можно забыть? – но по мужественности и суровости жизни и возраста – вслух не вспоминал никогда. Он только играл с Цапой – самозабвенно, хоть ему и шёл сорок пятый год.  А когда этой зрелости – кошачьей своей – достиг Цапа, он стал великолепным котом, и во дворе, где на цепи лаял добрый огромный Джульбарс, - наш кот слыл забиякой, распугивал всех и вся.

2

В эту осень, когда на гигантских кустах бузины под окном потемнели ярко-красные мелкие гроздья ягод, когда спешно к зиме достраивалась нам с Ритой камышовая с глиной комната, а ночи стали свежи – всё чаще замелькала меж отживающих, пустеющих грядок тёмно-жёлтая тень плоской пробегающей кошки – худая, ничья, она воровала всё, что плохо лежало, и все шикали на неё. Был первый морозный день. В вёдрах с Иртыша звенел лёд.

- Нет, ты знаешь? – услыхала я голос Нины (она говорила с Андреем), - стою на крыльце, и подходит ко мне эта самая кошка-воровка, тигровая. Подняла морду, глянула на меня жёлтыми глазами и мяукнула. Ну, вот будто мне говорит: «Пусти меня! Ну хоть погреться пусти! Замерзаю!». Ну, я пустила её…

- Молодец! – ответил Андрей. – Накормила?

- Уже спит, нахалка…

Но когда Андрей с Ниной остановились над остывающим очагом сложенной по Андрееву чертежу новой печки, греющей наш дом, мы с Ритой бросили заниматься английским и на цыпочках подошли посмотреть. На переднем тёплом углу ещё не обжитой плиты безмятежно спала желтовато-тигровая кошка, и она совсем не была плоская, как была, когда стелилась по земле огорода, не казалась уже пустой шкуркой, это спал наевшийся до отвала вдруг выросший богатырский кот, и в позе его, и на морде было блаженство: линия спящего рта в уголку изогнулась – кот улыбался во сне.

Он и оказался котом, и стал откликаться на имя Вася, и со дня своей первой сытости перестал воровать. Он ел, спал и мурлыкал попеременно и ещё, как сказала Рита, «катался на велосипеде» - дремля, перебирал передними лапами старую шерстяную тряпку, отданную ему для спанья – вонзал в неё когти то правой, то левой лапы – «педалил».

Он вёл себя с нами со скромным достоинством, ласкался благодарно, истово (ласки Цапы были неистовые). К Цапе отнесся как мудрый старик к ребёнку, не кусался  и не рычал. Понимал, может быть, что хозяин тут – Цапа. И спали они ночью – вместе, белый с серым ковёр поперёк тигрового холма. А иногда – двойной пёстрой меховой раковиной.

- Бабушка, почему от котов пахнет сеном? – спрашивала Рита, - ведь нет ни копны, ни конюшни…

Я не знала ответ.

 - И что лучше котов на свете? – продолжала Рита упоённо.

- Может, собаки? – отвечала я неуверенно.

Но этого не решить… Да. Как только хочешь сказать: коты лучше, и вспомнишь, как в первую ночь нашу на павлодарской квартире у доброй хозяйки Анны Алексеевны в ответ на мой голос зашелестела собачья цепь по длинной проволоке у ворот, и в открытую дверь тамбура просунулась голова Джульбарса – огнедышащего и доброго волка, и как он, чмокнув воздух пастью, взвизгнул дружески, радостно, и сверкнул его только с виду волчий, лучше, чем человечий, глаз…

3

Шла зима. Топились печи. Камышовая комната обмазана, побелена. В новую печь наложено много дров. Будет тепло спать сегодня в уже высохшей комнатке. Мы с Ритой празднуем новоселье!

- Мама! – услыхала я со двора какой-то не похожий на Нинин голос, - бегите сюда! Вы в очках? С той стороны пробегите – нет чёрного кота на крыше, за трубой?

- Никакого кота!

- Значит, в трубу попал! Сгорит… Что ж теперь делать?

Мы бросились обе в дом. Андрей на работе, надежда на нас.

Нина хватала тряпками, чем попало, дрова, уже горящие, бросала их перед печкой на новый железный лист, кричала:

- Мама, слушайте! Не мяукает? – отвёртываясь, задыхаясь от дыма, - зовите, зовите…

И на моё: «Кис, кис, кис» - вдруг сверху тихое, протяжное – «мяаау»… Откуда-то из глубины… В печке ревел огонь, ветер. Нина вскочила на стул, рванула круглую ручку дверцы, где недавно открывала трубу.

- Зовите! Зовите!

В два отчаянных голоса:

- Кискискис… кскскс… кискискис…

- Отойдите! – крикнула мне Нина.

В ту же минуту – глухой звук: что-то ухнуло вниз в печке.

Я вцепилась ногтями в ладони, в ужасе зажмурив глаза.

- Мама! Кот здесь!

В чёрной рамке раскрытой в дымоход дверцы я чёрного кота не увидела. Но Нина уже тащила его. Она тащила, и он давался, дрожащий живой клубок. Обгорелые руки Нины были все в саже, был запах палёной шерсти. Но то, что мы увидели, когда он, мяуча, повернул к нам морду, было ужасно: вместо глаз было два потока слёз, кот кричал и рвался.

- Слепой! – крикнула Нина, выпуская его из рук, оцарапанных.

- Где он?! Его надо водой, на нём, может, ещё горит шерсть!

Пока Нина, обжигаясь, швыряла тлеющие дымящие поленья назад в печь, я металась, ища кота. Я нашла его – он забился в дальний угол, под стул, не давался.

- Мама, где рыбий жир, Ритин? Надо рот смазать, печёт язык-то… Он ведь в огне кричал!

Я несу рыбий жир, но кот перебежал кухню, запрятался. Мечемся, ищем. Ловим. Мяукает угрожающе. Выплёвывает рыбий жир! Но когда мы его, наконец, выносим на свет – с ужасом увидеть вытекшие глаза, кот смотрит на нас, мигая заплаканными глазами, жёлтыми (то есть почти чёрными от расширенности зрачков, но вокруг – жёлтые ободки!). Зрячий кот!

- Он зализал глаза, да? Нина, пока мы искали его, облизался!

- Он не весь чёрный, шея белая! – отвечала Нина, убирая у печи, - сажу слизал! Весь был чёрный! Мама, налейте ему молока.

Я вела Риту из школы, рассказывая, какая у неё мать – умница.

- А мы ещё упрекали маму, что она кошек не любит!

- Папе какая радость! – сияла Рита, - ещё кот.

- Рита, а как он прыгнул! Рискнул! На наш зов! На свет! На самый край дверцы! И как рассчитал, подумай! Чуть ближе бы – и в огонь. Ведь все дрова нельзя было вытащить, мама и так себе руки опалила!

А когда мы переступили порог кухни, увидели чёрного пышного джентльмена с безупречной белой манишкой. Я крикнула Рите:

- И знаешь, как его имя? Tom the chimney – sweaper! (Том-трубочист, персонаж из английской сказки – прим. А. Цветаевой). Завтра прочтём по-английски, узнаешь!

- Ну уж и Томка! Задал нам страху! – (весело, Нина). – Дыму был полон дом!

- Кот чудный! Герой, правда? – ликовала Рита, - и какой он тяжёлый, мама! Наелся, да?

Вечером Том сидел на коленях у Андрея, на месте Цапы перед тарелкой супа, и Нина уже сердилась привычно, что кошкин хвост сейчас попадёт в суп: «Тьфу!». Но ведь это только Цапкин хвост мог попасть в тарелку, он размахивал им стоя, переминаясь на коленях хозяина. Том-Трубочист сидел аккуратно, удивлённый необычностью места, и пробовал неуверенно мурлыкнуть – не разучился в огне?

- Как же вы не поняли, - сказал матери и жене Андрей, - что слепой кот не мог бы так рассчитать прыжок?

И он гладил кота – рукой равного.

Один Цапа не участвовал в торжестве. Он сидел обиженным поодаль, зелёные глаза беспокойно сверкали.

Так три кота и прожили у нас зиму. Спали вперемешку на самом краю плиты, урчали, но не дрались. Все – когда была сырая рыба – ходили на задних лапах, подпрыгивая, ловко ловили куски (Цапа взлетал выше всех), рычали над рыбьими внутренностями, утаскивали в углы рыбьи головы.

Иногда кто-то из них пропадал, мы выходили звать перед ночью. Спорили. Рита плакала:

- Кот замёрзнет!

Нина:

- Кошки не замерзают!

- А как же в Сибири  в плохой стайке в 50 градусов бык замёрз?

- Бык замёрз, а кот никогда не замёрзнет! Дурочка. На то он и кот!

- Рита, иди спать! – говорил Андрей строго, - я дождусь и впущу кота! – и садился, как в детстве, читать путешествия и фантастику. Все спали. Дверь отворялась неслышно, было тихое «кскскс», кот влетал в облаке морозного пара, и наставала ночь.

5

А весна подходила, суля разлуки.

Первым ушёл Вася, отъевшийся, великолепный. Ждали, звали его. Не вернулся. Наверное, жив и сейчас. Остались у нас Цапа и Том-Том. Вспоминали ли они Васю? Но у каждого кота – своя судьба.

Долго ли они жили вдвоём? Есть фотография: двухлетняя Оля (родившаяся в первое лето после Томки) с ним на руках. Вскоре я  уехала в Москву. Но при мне ещё к нам с Ритой вошла Оля, её золотые глаза были счастливы. Взволнованно, захлебнувшись новостью:

- Там киса! Мнуга-мнуга котата!

Она разводила ручками и стала тащить нас за платья – смотреть. По младости она не умела сообщить, что у кисы не хватает для котят молока и что папа возится возле них с пипеткой. Оля имела твёрдую веру в отца, снося к нему все поломанные игрушки – «папа поцинит!».

…Это уже началась новая кошачья эпопея! Та кошка, должно быть, тогда родила будущую Лису – тигровую, с лисьим хвостом, а Лиса – Огонька, рыжего, - но это уже на другой павлодарской квартире, в Молгородке, в коттедже. Туда были перенесены нами и Цапа, и Том-Том. Цапа уходил назад, на старое место. Возвращался… Затем надолго пропал. Появился однажды – это был он, Цап, наш Цап, но одичалый, и его не удалось поймать. (Как Тодди когда-то, приходившего на чёрный ход, но в руки не давшегося… Целую жизнь назад!)

И какой-то весной ушёл к кошкам Томка, чёрный, как трубочист, кот, нами спасённый. Но мне радостно думать, что, может быть, вся наша кошачья тройка, разбежавшаяся после дружных зимних ночей с нашего очага, ещё где-нибудь здравствует. И, может быть, как мы их, и они помнят нас, кто знает…

(Из книги А. Цветаевой «Непостижимые: рассказы о животных», М., Объединение «Всесоюзный молодёжный книжный центр», 1992, стр. 129-139)

 

 

Девочка

Сын мой работал в Павлодаре, и я ежегодно ездила туда. Семья наших друзей, добрых и честных, имела, однако, враждебно к ним настроенную старушку, о которой в народе упорно ходили недобрые слухи. И видели её, стоявшую на углу их тихой улочки, смотревшую на их дом и что-то подолгу шептавшую.

Вскоре заболела странной болезнью их трехлетняя внучка: врачи, терапевты и невропатологи, не находили в ней никакой аномалии, а она с какого-то дня, ежедневно, в шесть часов вечера начинала кричать, гнать от себя любимых ею родных, в слезах и мучимая чем-то вроде судорог, билась словно в припадке. Когда старшие, жалея её, подчинялись её требованию и уходили в дальнюю комнату, девочка, в слезах, кричала им вслед: «Я боюсь одна, я должна кричать, но я боюсь одна…»

В тот год я, приехав к сыну, их навестила и узнала это странное происшествие. Ребёнок худел, таял, врачи помочь не могли.

- Знаете что, - сказала я, - я привезла остаток чудотворной воды, о которой напечатано в книге, изданной в Лавре. У меня только маленький пузырёк. Давай попробуем! Начните до шести вечера, давайте ей – ну, хоть по одной чайной ложечке, - тут хватит на несколько дней!

Они радостно согласились – и в первый же день с ребёнком не произошло ничего, много дней повторявшегося. Девочка допила содержимое пузырька и стала быстро поправляться. Она жива и сейчас, уже взрослая.

(Из книги А. Цветаевой «О чудесах и чудесном», М., Буто-пресс, 1991, стр.30)