Блоги
Дороги, открытия, находки
- Ноя52016
- Просмотры(2769)
Центр поэта П. Васильева был создан при Славянском культурном центре в начале 2016 года. Задача центра – активизировать работу по пропаганде жизни и творчества поэта-земляка. Центр начал свою работу: Виктором Фёдоровичем Поликарповым проведено ряд бесед о творчестве Павла Васильева с чтением его стихотворений по павлодарскому радио. Зародилась идея провести реконструкцию переезда Николая Корниловича Васильева с семьёй из Павлодара в станицу Сандыктавскую в 1913 году. Был разработан план реконструкции. Членами инициативной группы были проведены встречи с учащимися школы №9, членами клуба «Жолдар», встречи с администрацией музеев Павлодара, творческой интеллигенцией города, журналистами, руководством областного архива.
Нам необходимо было найти подтверждающие документы о назначении Николая Корниловича в станицу Сандыктавскую и Атбасар. Таких официальных документов у нас не было. Были только воспоминания близких в том числе и брата поэта Виктора Васильева. Работу с архивами я взяла на себя. Документов в архивах Атбасара и Кокчетава дореволюционного периода там не оказалось. Работники Кокчетавского архива посоветовали мне обратиться в Республиканский архив. Я сделала запрос. В это время были подготовлены тексты буклетов о Павле Васильеве, Николае Корниловиче, которые оформил В.Ф. Поликарпов.
Было решено проехать по определённому планом маршруту, ознакомить проживающих в этих местах с поэзией П.Васильева. Мы были уверены, что о поэте трагической судьбы, впитывающего обычаи, традиции проживающих там народов в те далёкие годы, там мало кто знал.
И, чтобы экспедиция 2017 года удалась, нужны были налаженные связи с акиматами, библиотеками, старейшинами, казаками. И вот в конце сентября В.Ф.Поликарпов, П.В.Беликов и Д. Фефелов выехали из Павлодара. Отчет об этой поездке будет опубликован.
Прошло более 2 месяцев со дня моего запроса в Республиканский архив, было несколько напоминаний, беседа с директором архива и наконец -удача… мне прислали «Формулярный список о службе Заведующего Алексеевским высшим начальным училищем г. Атбасара, Акмолинской области, Николая Корниловича Васильева». Составлен он был 12 августа 1916 года. Здесь все данные о Н.К.Васильеве с 1906 года весь его послужной список с указанием дат распоряжений Директора народных училищ Семиполатинской и Акмолинской областей, Приказов Г.Попечителя Западно-Сибирского учебного округа о его назначениях и переводах.
Так был найден ещё один уникальный документ семьи Васильевых и экспонат для Дома-музея. Теперь есть подтверждающие документы для проведения реконструкции переезда семьи Васильевых из Павлодара в станицу Сандыктавскую и Атбасар летом 2017 года.
Л.Кашина
Васильевские места в Павлодаре
- Апр242016
- Просмотры(2374)
Дом-музей П. Васильева:
Памятник П. Васильеву во дворе музея:
В музее П. Васильева:
Брат поэта В.Н. Васильев в Павлодаре:
Казахстан в жизни и в поэзии П.Васильева
- Мар312016
- Просмотры(24678)
Мой Казахстан,
Я о тебе пою,
Ведь я твой сын
И петь имею право.
Люблю я степь бескрайнюю твою,
Твои луга, леса твои и травы.
Мой Казахстан,
Ты вырастил меня,
Вложил мне в душу
столько звонких песен,
Так пусть они над Родиной звенят
О том, что нет нигде земли чудесней!
Строки поэта, посвященные Казахстану, ярко определяют жизнь и поэзию великого сына земли казахстанской Павла Васильева. Это он привел в русскую поэзию ещё не воспетый регион, над которым «прочно висит казахстанское небо» Поэт воспел его с необычайной силой, с любовью, яркостью красок и образов.
Моя Республика, любимая страна,
Раскинутая у закатов,
Всего себя тебе отдам сполна,
Всего себя, ни капельки не спрятав.
Пусть жизнь глядит холодною порой,
Пусть жизнь глядит порой такою злою.
Огонь во мне, затепленный тобой,
Не затушу и от людей не скрою...
Родился Павел Васильев в Зайсане, на границе Казахстана и Китая, куда был направлен отец Николай Корнилович Васильев после окончания учительской семинарии. Детские, отроческие годы, когда человек особенно жадно впитывает в себя окружающую действительность, проходили в Казахстане: Зайсан, Атбасар, Петропавловск, Павлодар, Семипалатинск — это география казахстанских городов, которые оставили свой отпечаток в жизни и творчестве Павла Васильева. Казахстанская земля одарила его огромным поэтическим талантом, напитала его душу живительными соками родной земли, привила любовь к родным просторам. Нет ни одной крупной реки, озера, города, которые не были бы отражены в его поэзии.
Знание языка, обычаев, традиций казахского народа, национальный фольклор позволило Павлу Васильеву, русскому поэту, внести в своё творчество яркую национальную окраску. И совсем не случайно он берёт себе псевдонимом казахское имя: Мухан Бешметов. В цикле стихов Мухана Бешметова стихотворения «Гаданье», «Расставанье», Я, Мухан Бешметов, выпиваю чашку кумыса...», и др.
Ты уходила, русская! Неверно!
Ты навсегда уходишь? Навсегда!
Ты проходила медленно и мерно
К семье, наверно, к милому, наверно,
К своей заре, неведомо куда...
У пенных волн, на дальней переправе.
Всё разрешив, дороги разошлись,-
Ты уходила в рыжине и славе,
Будь проклята — я возвратить не в праве,-
Будь проклята или назад вернись!
Конь от такой обиды отступает,
Ему рыдать мешают удила,
Он ждёт, что в гриве лента запылает,
Которую на память ты вплела.
Что делать мне, как поступить? Не знаю!
Великая над степью тишина.
Да, тихо так, что даже степь косая
От коршуна скользящего слышна...
Наиболее яркие в национальном плане стихотворения «Рыжая голова», «Песнь о Серке», «Джут», «Охота с беркутами» представлены как перевод творчества Амре Кишкинали, которого фактически в жизни не было. Эти произведения собраны в сборник «Песни киргиз-казаков». Среди них «Самокладки казахов Семиге», «Павлодарские самокладки». «Самокладки казахов Кзыл-Орды», «Песня о торговцах звёздами и Джурабае» и др.
Павлу Васильеву удалось сложное творческое перевоплощение в народного сказителя, акына, это талантливая стилизация казахского фольклора:
Ветер скачет по стране, и пыль
Вылетает из-под копыт.
Ветер скачет по степи, и ни кому
За быстроногим не уследить.
Но, как шибко он не скакал бы,
Всё равно ему ни за что
Степь до края не перескакать,
Всю пустыню не пересечь.
Если он пройдёт Павлодар
И в полынях здесь не запутается.
Если он взволнует Балхаш
И в рябой воде не утонет.
Если даже море Арал
Ему глаз камышом не выколет,
Всё равно завязнут его копыта
В седых песках Кзыл-Куум! Ое-й!
Или вот такие строки:
Здравствуй, утренняя cтепь,
свежая, как моё детство!
Солнце поднявшееся, домбра моя, приветствуй!
Мы прокладываем стальную дорогу к Туркестану,
И приветствовать гостя стального я тоже стану.
Так закончим же получше эту песню:
Да здравствует свободная
Казахская республика!
В небольших стихотворениях звучит вековая народная мудрость:
Не говори. Что верблюд некрасив,-
Погляди ему в глаза.
Не говори, что девушка нехороша.-
Загляни её в душу.
Лучше иметь полный колодец воды,
Чем полный колодец рублей.
Но лучше иметь совсем пустой колодец.
Чем пустое сердце.
Павел Васильев чувствует родство со степняками, ибо он вырос на этой земле:
Хоть волос русый у меня,
Но мы с тобой во многом схожи:
Во весь опор пустив коня,
Схватить земли могу я тоже...
Над пёстрою кошмой степей
Заря поднимет бубен алый,
Где ветер плещет гибким талом,
Мы оседлаем лошадей.
Горячий ветер в ноздри хлынет,
Спокойно лягут у копыт
Пахучие поля полыни...
И в час, когда падут туманы,
Ширококрылой стаей вниз,
Мы будем пить густой и пьяный,
В мешках бушующий кумыс.
Сущность Павла Васильева ярко высвечивается в его стихотворении посвященное Рюрику Ивневу, в котором Павел написал:
Прощай, мой друг! Прощай, прощай, поэт.
Я по душе киргиз с раскосыми глазами.
Вот потому и искренен привет,
Вот потому слова — про многое сказали...
Павел Васильев с любовью рисует бытовые картины жизни казахов, поэтизируя её:
На домбре спокойно лежит рука.
Костра задыхается пламя.
Над тихой юртой плывут облака
Белыми лебедями...
По чашкам урча, бушуют кумыс
Степною травою пьян,
К озеру Куль и к озеру Тыс
Плывёт холодный туман.
Шатаясь, идёт на Баян-Аул
Табунный тяжёлый гул
Шумит до самых горных границ
Буран золотых пшениц...
Зная жизнь степняков, он вместе с ними переживает их беды, главной из которых является джут:
По свежим снегам — в тысячи голов-
На восток табуны идут.
Но вам, погонщики верблюдов,
Холодно станет от этих слов-
В пустыне властвует джут.
Первые наездники алтайских предгорий
На пегих. На карих. На гнедых лошадях
Весть принесли, что Большое горе
Наледью синей легло в степях.
И сразу топот табунный стих,
Качнулся тяжёлый рёв-
Это, рога к земле опустив,
Мычали стада коров;
Это кочевала беда, беда
Из аула в другой аул:
-Джут шершавою корою льда
Серединную степь стянул.
А степь навстречу пургой, пургой:
-Ой, кайда барасен...ой-пур-мой!
А по степи навстречу белый туман:
- Некерек, бельмейм — жаман,жаман...
Павел Васильев вплетает казахскую разговорную речь в свои стихотворения, считая её более выразительной в данной ситуации и тем не менее (как ему казалось) понятной для русских читателей. Эта беда была знакома всем, проживающим в казахстанских степях.
Степь. Для кого-то она дикая, пустая, однообразная. Для Павла Васильева степь это, бескрайние просторы заселённые живыми существами, растениями. Он рисует степь яркими красками:
Над степями плывут орлы
От Тобола на Каркаралы,
И баранов пышны отары
Поворачивают к Атбасару...
Степь в его произведениях о Казахстане является важной составляющей стихотворений и вся жизнь происходит с её участием:
Тлела земля
соляной белезною,
Слышался дальний
кизячий пал,
Воды
Отяжелевшего зноя
Шли, не плеща,
Бесшумной волною,
Коршун висел-висел-
И упал.
Кобчик стрельнул
И скрылся, как не был.
Дрофы рванулись,
Крылом гудя,
И цветы,
Уставившись в небо.
Вытянув губы,
Ждали дождя.
Степь шла кругом
Полынью дикой,
Всё в ней мерещились:
Гнутый лук,
Тонкие петли арканов, пики,
Шашки
И пальцы скрюченных рук...
Травы хотели
Жить, жить!
И если б им голос дать,
Они б, наверно,
Крикнули: «Пить,
Пить хотим,
Жить хотим.
Не хотим умирать!
***
Степь начинала розоветь.
Пах туман парным молоком,
На цыпочки
Степь поднялась,
Нюхала закат каждым цветком,
Лучик один пропустить боясь...
Степь у Васильева живая, разная, но всё равно родная:
Родительница степь, прими мою,
Окрашенную сердца жаркой кровью,
Степную песнь! Склонившись к изголовью
Всех трав твоих, одну тебя пою...
К певучему я обращаюсь звуку,
Его не потускнеет серебро,
Так вкладывай, о степь, в сыновью руку
Кривое ястребиное перо.
Степь огромная, степь бескрайняя и не возможно было в степи обойтись без коня, ни степнякам перегоняя стада, ни казакам охраняя границы, ни земледельцам. А как без коня обойтись в народных играх: джигитовка, байга, кокпар эти зрелища в праздничные дни украшали жизнь кочевого народа. Ярко изображает поэт ярмарку в Куяндах.
Над степями плывут орлы
От Тобола до Каркаралы,
И баранов пышны отары
Поворачивают к Атбасару...
...В этот день поёт тяжелей
Лошадиный горячий пах,-
Полстраны, заседлав лошадей,
Скачет ярмаркой в Куяндах.
Сто тяжёлых степных коней
Диким глазом в упор косят,
И бушует для них звончей
Золотая пурга овса...
...Пьёт джигит из касэ,-вина!-
Азиатскую супит бровь,
На бедре его скакуна
Вырезное его тавро...
...А на сёдлах чекан-нарез
И станишники смотрят — во!
И киргизы смеются — во!
И широкий крутой заезд
Низко стелется над землёй.
Истинным праздником для степняков была ярмарка. Сколько жизни, сколько радости, любования ярмаркой и людьми в произведении Павла Васильева. А как ярко поэт изображает коня!
Не у всех была возможность иметь коня. Для многих в то время это было большая радость:
Залётное счастье настигло меня,-
Я выбрал себе на базаре коня.
В дорогах моих на таком не пропасть-
Чиста вороная атласная масть.
Горячая пена на бёдрах остыла,
Под тонкою кожей — тяжёлые жилы.
Взглянул я в глаза, - высоки и остры
Навстречу рванулись степные костры.
Папаху о землю! Любуйся да стой!
Не грива, а коршун на шее крутой.
Павел Васильев опоэтизировал это прекрасное животное. И ноздри, что розы и грива как коршун...
...Сто коней разметало дых
Белой масти густой мороз,
И на скрученных лбах у них
Сто широких буланых звёзд...
Только настоящий степняк мог с такой любовью нарисовать образ коня.
Память поэта постоянно приводит его к его малой родине, к реке детства Иртышу. Дом деда Матвея находился недалеко от Иртыша, и мальчишки всё лето пропадали на реке. Они рыбачили, купались, загорали на песчаном берегу реки, любовался закатом. Ещё в раннем детстве Павел Васильев напишет:
Я вышел на берег, играл
Иртыш, плескаясь стаей струй.
Закат игристый догорал,
Кровавым заревом тоскуя.
В последних взмахах застывая,
Убрал цветами вод простор...
Иртыш катился, продолжали
Струи весёлый разговор...
Годом позже, уже в 1927 году в стихотворении «Там, где течёт Иртыш» есть такие строки:
Ой, звонок на ветру Иртыш!
На поворотах волны гибки.
В протоках медленных камыш
Зелёные качает зыбки...
Здесь в сорок лет не перебить
От корма ожиревшей птицы.
И от Алтая до Оби
Казачьи тянутся станицы...
Постепенно вместе с Иртышом в его поэзию вплетаются другие мотивы:
...Берегов приподнятые плечи
Не сгорбатили ещё года,
У копыт колышется и плещет
Розовая, сонная вода...
Я сказал: «Здесь чудная погода
И закаты ярче и пышней».
Я спросил: «Ты выйдешь за ворота,
Как поставишь в ясли лошадей?»
Говорил о свежести улыбок,
О родном и близком Иртыше,
Слышно было, как большие рыбы
Громко плавились у камышей
Позже в стихотворениях об Иртыше зазвучит тоска:
Камыш высок, осока высока,
Тоской набух тугой сосок волчицы,
Слетает птица с дикого песка,
Крылами бьёт и на волну садится.
Река просторной родины моей,
Просторная,
Иди под непогодой,
Теки, Иртыш, выплескивай язей -
Князь рыб и птиц, беглец зеленоводый...
Чтобы Иртыш. Меж рек иных скиталец.
Смыл тяжкий груз накопленной вины.
Чтоб вместо слёз на лицах оставались
Лишь яростные брызги от волны!
В 1936 году, после отсидки Павел Васильев напишет экспромт:
Ответь мне, почему давно
С тоской Иртышской мы в разлуке?
Ты видишь мутное окно,
Рассвет в него не льёт вино,
Он не протянет нам и руки.
Вино, которое века
Орлам перо и пух багрило...
Мы одиноки, как тоска
У тростникового аила.
Как менялась жизнь поэта, так и меняются мотивы его стихотворений. Когда ему трудно, он обращается к своей малой родине, к Иртышу, и, конечно же, к городу его детства и юности Павлодару.
Сердечный мой,
Мне говор твой знаком.
Я о тебе припомнил, как о брате,
Вспоённый полносочным молоком
Твоих коров, мычащих на закате.
Я вижу их,- они идут, пыля,
Склонив рога, раскачивая вымя.
И кланяются низко тополя,
Калитки раскрывая перед ними.
И улицы!
Все в листьях, все в пыли.
Прислушайся, припомни — не вчера ли
По Троицкой мы с песнями прошли
И в прятки на Потанинской играли...
Так ветреннен был облак надо мной,
И дни летели, ветренные сами.
Играло детство с лёгкою волной,
Вперясь в неё пытливыми глазами...
И вот я вновь
Нашёл в тебе приют,
Мой Павлодар, мой город ястребиный.
Зажмурь глаза — по сердцу пробегут
Июльский гул и лепет сентябриный.
Амбары, палисадник, старый дом
в черёмухе,
Приречных ветров шалость,-
Как ни стараюсь высмотреть — кругом
Как будто всё по-прежнему осталось.
Цветёт герань
В расхлопнутом окне.
И даль маячит старой колокольней...
С какой любовью Павел вспоминает свой родной город. Он пророчит ему индустриальное будущее:
...Через неделю первых в этот год
Стальных коней
Мы выпустим отсюда!
Как ни старался Павел вырваться из заштатного городка на широкий простор, всё равно, с тоской и нежностью он вспоминает город своего детства. Здесь он был по настоящему счастлив. Творческий взлет Павла Васильева как поэта связан с Москвой.
«Он не вошёл, а ворвался в поэзию, как влетел на разгорячённом коне. Казалось. В нём соединилось два древних ветра — русский и азиатский, две доли — русская и азиатская, коснулись крылом друг друга два материка — Европа и Азия. Мятежность. Буйство. Тоска, переходящая в страдание, в скорбь, Это возвращение к звёздным скифским далям, к думам вечным: Кто я?Что я?,- напишет о нем поэт, литературовед Валентин Сорокин.
А критик Мухаметжан Каратаев сказал: «...Прикосновение к художественному наследию Павла Васильева, который рано ушёл из жизни и был лишён возможности полного проявления своего огромного творческого потенциала, убеждает в исключительности его самобытного дарования, прочно связанного с отчей казахстанской землёй».
Казахстан, картины природы Павлодарского Прииртышья, люди, проживающие на этой земле живут в стихотворениях и поэмах Павла Васильева как наша историческая память. Казахстанская поэтесса А.Бахтыгереева написала об этом прекрасные строки:
О, поэт!
Все тревоги его — о народе,
А судьба его нелегка и строга.
Но из жизни бесследно поэт не уходит —
Над землёй полыхает живая строка...
Л.Кашина
Из книги «Протяни мне, Родина, ладони свои...» - Павлодар:ЭКО,2014, - 652с.
Мнения зарубежных исследователей
- Фев272016
- Просмотры(3400)
Всегда интересно узнать, как оценивали творчество того или иного поэта современники, что писали ведущие критики и литературоведы прошедших лет, насколько поэт был известен читателю… Но могла ли быть объективной оценка творчества Павла Васильева вплоть до 60-х годов 20 века? В полной мере — нет. Не могла она быть объективной при жизни Павла, так как не вышел в свет тогда ни один сборник его стихов. Потом последовало два десятилетия после его расстрела, когда имя поэта в СССР было просто вычеркнуто из истории русской литературы.
То есть в своей стране критики в то время о нём вообще не писали, а зарубежные исследователи судили о творческом потенциале Васильева только по тем произведениям, которые появились в советской печати до 1937 года, а появлялось порой далеко не самое лучшее. Тем не менее даже эта «верхушка айсберга» — небольшая часть огромной глыбы, сверкающего и неповторимого таланта Васильева позволяла говорить о нём как о «самом даровитом поэте сегодняшней сов. России» . Так писал журналист Александр Курилович в статье «О поэте Павле Васильеве», которая была опубликована в газете «Рассвет» (Чикаго) 19 и 20 августа 1935 года — то есть ещё при жизни Павла! (см. статью «Самый даровитый поэт…»).
Приглушённые голоса
В 1952 году в Нью-Йорке, в издательстве имени Чехова вышла в свет книга Владимира Маркова «Приглушённые голоса. Поэзия за железным занавесом».
“За последнее время в зарубежной прессе не раз делались попытки составить мартиролог советской литературы, — пишет в предисловии Марков. — Почти всегда такие списки пестрели спорными именами, но в их основе лежит большая и скорбная правда: список лучших имён советской литературы в самом деле читается как мартиролог, как перечисление жертв величайшей в мире расправы над культурой. Неудивительно, поэтому, что и оглавление нашей антологии выглядит таким списком. Может быть, не все из них подходят под термин «жертва», но границу часто бывает трудно провести. Творческое самоубийство, даже не вполне осознанное автором, иногда тяжелее физического… Гибель тут самое подходящее слово; гибелью кончаются или недалеко от гибели проходят судьбы чуть ли не всех поэтов, представленных здесь…»
В хорошей «компании» вышли тогда в свет стихи Павла Васильева: Ахматова, Волошин, Мандельштам, Клюев, Есенин, Хлебников, Маяковский, Пастернак, Заболоцкий… «Лучше полно показать перворазрядных поэтов, чем недостаточно всех второстепенных», — пишет составитель, объясняя отсутствие в антологии таких имен, как Клычков, Асеев или Антокольский.
В книге «Приглушённые голоса» опубликовано пять стихотворений П. Васильева: «Ярмарка в Куяндах», «Сестра», «Город Серафима Дагаева», «Рассказ о деде», «Стихи в честь Натальи». Не обошлось, к сожалению, без ошибок и опечаток. Особо “пострадало” стихотворение «Ярмарка в Куяндах», начиная с заголовка: «Ярмарка в Куиндах»…
После фамилии каждого поэта, перед его стихами, в антологии публикуются краткие биографии. О Павле Васильеве сведения у составителя, видимо, настолько скупы, что в скобках делается пометка: «Немногие биографические сведения даны в предисловии». В предисловии Владимир Марков пишет:
«Павел Васильев быстро стал самым «подающим надежды» из так называемой крестьянской группы. Он многословен, но в нём было что-то, чего не было у Клюева и Есенина — отсутствие вычурности и претенциозности. Его даже можно назвать более настоящим крестьянским поэтом. У него был подлинный лирический напор…
… После 1936 г. его стихи исчезают со страниц советских журналов, т.к. в этом году он был арестован и пропал».
В словах Маркова есть суждения и верные, и весьма спорные, и неточности (Васильев был арестован в феврале 1937 года), но в целом они отражают ситуацию, в которой оказались все западные литературоведы: нехватка информации о поэте и самих его произведений, чтобы составить картину полную и объективную.
“Первый – Павел Васильев…»
Показательна в этом отношении книга писателя, критика, публициста, историка литературы Р.В. Иванова-Разумника (1878-1946) «Писательские судьбы», вышедшая в Нью-Йорке в 1951 году. Подзаголовками этой книги поэты Советской России делятся на «Погибших» (то есть физически погибших), «Задушенных» (к которым автор относил и себя) и «Приспособившихся» (“лакеев”). Не найдя имени Павла Васильева в двух первых разделах (а тем более в третьем), я, конечно, удивилась, что поэт даже не упоминается в книге, претендующей на такой обзорный характер… Но стала читать дальше — и нашла это имя в отдельном разделе — «Советская литература»! То есть литературовед не знал, что П. Васильев расстрелян в 1937-ом, и предполагал, что поэт ещё отбывает наказание где-то на Колыме! Иванов-Разумник пишет: «… Если судьба пощадит его, а он сумеет много и серьёзно поработать над своим дарованием, то из него может ещё выработаться хороший поэт». Увы, судьба не пощадила…
Но процитируем и другие слова Р. Иванова-Разумника о Павле Васильеве. “Кого же можно назвать настоящими поэтами? — размышляет критик в статье «Советская литература. Поэзия». — Их много, в одной Москве зарегистрировано 1600! Но ведь мы говорим не о казенной регистрации, а о поэтах, вошедших в историю «советской литературы». Однако, если постараться припомнить, да к тому же скромно ограничиться малым, то вот три имени, о которых еще кое-что можно сказать. Первый — Павел Васильев, поэт не без таланта, губивший себя чрезмерной поэтической многоречивостью… Горькая его участь заслуживает всяческого уважения и сожаления» (далее следуют слова о том, что «если судьба пощадит его»). Затем литературовед называет имена Сельвинского и Василия Казина.
А ведь Иванов-Разумник мог услышать о судьбе Павла Васильева еще в 1937 году! Сам писатель тоже был репрессирован, его арестовали первый раз в 1933 году, повторно — в сентябре 1937 года. Горькая ирония судьбы заключается в том, что в ноябре этого года он находился во внутренней тюрьме Лубянки, то есть там, где сидел до этого Павел Васильев и где в феврале написал последнее из дошедших до нас стихотворений — «Снегири взлетают красногруды…».
Свидетельства очевидца
Описание этого мрачного места Р. Иванов-Разумник оставил в своей книге “Тюрьмы и ссылки” (Издательство имени Чехова, Нью-Йорк, 1953 г.). Во внутреннюю тюрьму Лубянки его привезли из Бутырской тюрьмы. “…Здесь я ещё ни разу не был, это знаменитый “собачник”, о котором знаю по рассказам уже побывавших здесь товарищей по камере. …Недлинный коридор тупиком; слева – четыре камеры собачника, справа – уборная и большая следовательская комната. Ну, вот он, собачник. Подвал, шагов 8 в длину, шагов 5 в ширину, сажени 2 в высоту. Каменный мешок, ярко освещенный электрической лампочкой. Дневного света нет, хотя есть небольшое окно под самым потолком. Окно с тройными рамами, стёкла густо замазаны мелом, так что свет почти не проникает. Окно выходит на улицу, на Большую Лубянку. Днём, когда лучи солнца падают на окно, и вечером, когда на улице против окна горит фонарь, на меловых стёклах можно видеть беспрерывно двигающиеся пятна – тени ног свободных людей, идущих по тротуару. Каменный пол, голые стены, ни нар, ни стола, ни скамей, только в углу сиротливо ютится зловонная неприкрытая параша. Голый, пустой каменный мешок, — вот он, собачник. … Подвал был почти полон – я был в нём восемнадцатым. Через полгода я убедился личным опытом, что подвальная комната эта может вместить и втрое больше народа…”
В своей книге автор описывает тюремный быт, допросы, поведение следователей. Читая эти страницы, осознаёшь, в каком аду побывал Павел Васильев перед смертью…
“…Нам суждено было стать свидетелями, а многим и страдательными участниками ряда ничем не прикрытых пыток: ими, по приказу свыше, ознаменовал себя «ежовский набор» следователей.
Впрочем, должен сразу оговориться: пыток в буквальном смысле — в средневековом смысле — не было. Были главным образом «простые избиения». Где, однако, провести грань между «простым избиением» и пыткой? Если человека бьют в течение ряда часов (с перерывами) резиновыми палками и потом замертво приносят в камеру — пытка это или нет? Если после этого у него целую неделю вместо мочи идет кровь — подвергался он пытке, или нет? Если человека с переломленными ребрами уносят от следователя прямо в лазарет — был ли он подвергнут пытке? Если на таком допросе ему переламывают ноги, и он приходит впоследствии из лазарета в камеру на костылях — пытали его или нет? Если в результате избиения поврежден позвоночник так, что человек не в состоянии больше ходить — можно ли назвать это пыткой? Ведь всё это — результаты только «простых избиений»! А если допрашивают человека «конвейером», не дают ему спать в течение семи суток подряд (отравляют его же собственными токсинами!) — какая же это «пытка», раз его даже и пальцем никто не тронул! Или вот еще более утонченные приемы, своего рода «моральные воздействия»: человека валят на пол и вжимают его голову в захарканную плевательницу — где же здесь пытка? А не то — следователь велит допрашиваемому открыть рот и смачно харкает в него как в плевательницу: здесь нет ни пытки, ни даже простого избиения! Или вот: следователь велит допрашиваемому стать на колени и начинает мочиться на его голову — неужели же и это пытка?
Я рассказываю здесь о таких только случаях, которые прошли перед моими глазами…”
Счастливой случайностью можно назвать тот факт, что Р. Иванов-Разумник остался жив, его освободили в 1939 году, и поэтому он смог оставить эти свидетельства о том ужасном времени. То, что происходило с Павлом Васильевым за этими Лубянскими стенами, мы уже не узнаем никогда…
Признаки мощного таланта
Писал о Павле Васильеве и крупнейший литературовед первой волны русской эмиграции, поэт, критик, переводчик Глеб Петрович Струве (1898-1985) — в своих книгах «Geschicte der Sowietliteratur» (История советской литературы), вышедшей в Мюнхене в 1950 году на немецком языке, и “Russian Literature under Lenin and Stalin. 1917-1953” ( Русская литература между Лениным и Сталиным), вышедшей в Лондоне в 1972 году на английском языке. Эти издания хранятся в отделе литературы русского зарубежья РГБ. Тексты о Павле Васильеве в этих книгах практически идентичны.
В лондонском издании он, как и Иванов-Разумник, размышляет о масштабе репрессий: “В те годы, особенно в 1937 и 1938, многие писатели стали жертвами массовых чисток. Сколько из них было бесправно ликвидировано и сколько умерло в тюрьме или изгнании, неизвестно. Их биографы в своих работах говорят только о «незаконных репрессиях» (в некоторых случаях указывая год) и «посмертной реабилитации». Среди этих жертв сталинского террора — известные писатели (Бабель, Пильняк, Мандельштам, Клюев), многие представители «пролетарской» и «крестьянской» литературы (Александровский, Тарасов-Родионов, Гастев, Герасимов, Кириллов, Третьяков, Киршон, Клычков, Орешин, Корнилов, Павел Васильев), члены группы “Перевал” (Иван Катаев, Борис Губер, Зарудин), видные критики и журналисты (Воронский, Мирский, Лежнев, Горбачев, Лелевич, Кольцов, Селивановский), а также многие писатели, относящиеся не к русской литературе (украинские, грузинские и т.д.)”.
Г. Струве посвящает в книге П. Васильеву и Б.Корнилову отдельную главку: «Два поэта, которые пользовались значительной популярностью в ранние тридцатые годы, исчезли из литературы к концу этого десятилетия. Это были Павел Николаевич Васильев и Борис Петрович Корнилов.
…Васильева сравнивают с Есениным и Клюевым, и, как последние, он был обвинён в симпатизировании кулакам. В 1934 против него была начата настоящая кампания. Он был обвинён в идеализировании отсталой деревни и ему было сказано измениться. В опубликованных в 1936 поэмах Васильева прослеживаются его попытки подогнать себя под эти требования. …После 1936 его имя прекращает появляться в советской прессе. Его смерть в 1937 была признана лишь в 1956 году, когда некоторые из его работ были переизданы и некоторые новые поэмы были впервые опубликованы. В его лирической поэзии и повествовательных поэмах на социальные темы — например, «Соляной бунт» и «Кулаки» — Васильев даёт признаки мощного, хотя и слегка неотёсанного, таланта…»
Насчёт “неотёсанности” таланта Васильева с исследователем можно было бы и поспорить. Скорее, подошли бы сюда слова — “мощного, но не до конца раскрывшегося таланта…”. Но это уже вина времени, а не поэта.
Ольга Григорьева
Очерк из книги «Юноша с серебряной трубой». Очерки о Павле Васильеве. – Павлодар, Дом печати, 2010
Неизданная книга
- Фев272016
- Просмотры(3011)
С трепетом и болью листаю я эти ветхие, пожелтевшие страницы. Это гранки книги стихов Павла Васильева, которая так и не увидела свет. Здесь много записей и пометок, сделанных рукой Павла. В самом начале сборника вклеен листок с автографом автора:
Я завидовал зверю в лесной норе,
Я завидовал птицам, летящим в ряд:
Чуять шерстью врага, иль, плескаясь в заре,
Улетать и кричать, что вернёшься назад!
Четверостишье подчеркнуто, а под чертой ещё раз написаны слова: “чуять шерстью врага”. Сколько трагизма в этих строчках. Какова же была жизнь поэта, если он завидовал зверю, птицам. Какова же была обстановка вокруг, если любой человек, выходя из дома, каждый раз не знал, вернётся ли назад… И как бы хотелось Павлу “чуять шерстью врага”, потому что в этом перевернутом мире понять, кто действительно враг, а кто друг, было невозможно. Лучшие люди страны объявлялись “врагами”. Те, кто набивался в друзья, предавали при первом удобном случае. Только в природе было то, чего не было в человеческом обществе – естественности, свободы и справедливости (пусть жестокой, но объяснимой). Поведение зверей и птиц всегда можно понять, но безумие государственной машины объяснению не поддавалось…
На обороте этого листочка – обрывочные машинописные строчки:
…далеко
распирало вымя
молоко.
Набивали пену
стремена.
Близко за Тоболом
был… война
…………………
Маленькая речка
Биш-Челяг…
Сколько таких строчек, не только недописанных, но и, наверное, готовых стихотворений, затерялось в потоке времени, в путешествиях и арестах Павла. И уже никогда не дойдёт до нас…
А этот сборник стихотворений Павла Васильева, при его жизни дошедший до стадии вёрстки (и в это время запрещённый Главлитом) хранится сейчас в отделе рукописей Российской государственной библиотеки, Москва (фонд 784, карт.3, ед.хр.3). На титульном листе сборника рукой Павла размашисто написано: “П. Васильев. Стихи”. Слово “стихи” синим карандашом дважды подчеркнуто. В левом углу листа чернилами, уже другим почерком: “На литправку”. Посредине листа, также чернилами: “В набор, но автор, согласно рецензии, должен (после этого написано и зачеркнуто слово “выправить” — О.Г.) переделать отдельные строчки. 5/V11.33. Сергей Малашкин”. В самом низу листа надпись: 2669 строк. 5, 56 авт.л.
Как мечтал Васильев о своём сборнике стихов! В 1932 была подготовлена книга “Путь на Семиге”, но публикация была запрещена. На книгу “Песни” две внутренние издательские рецензии были отрицательными (их написали А. Сурков и Е. Трощенко), она тоже не вышла в свет. Составление сборника “Стихи” в 1933 году было последней попыткой Павла издать свою поэтическую книгу…
Эти стихотворения включаются сейчас во все издания, но одно дело читать их в книге, другое – в гранках, с пометками автора. Наглядно видишь, как внимательно и требовательно работал Павел над книгой, как подбирал каждое слово, отслеживал каждую запятую… Порой кажется, что излишне внимательно. Вот, к примеру, в “Песне о гибели казачьего войска”, которой открывается книга, в первой строке — “Что ж ты, песня моя, молчишь…” автор добавляет букву “е”: “Что же ты, песня моя, молчишь…”. Кажется, ерунда. Но насколько мягче, певучей. “былинней” становится строка!
В третьей главе Павел поправляет имя мифического персонажа:
Там четыре месяца
В небе куролесятся,
В тумане над речкою
Ходит Цыг с уздечкою…
(В гранках было “Цуг”).
В десятой главе Васильев меняет одно слово в строчках
Поречье, Поречье – сизый Иртыш,
Голуби слетают с высоких крыш!
(В оригинале было “с синих”, но автор вовремя заметил сочетание двух “с”).
Не пропустил Павел в двенадцатой главе и типичную для тех времен ошибку (да и для сегодняшних), когда наш город время от времени именуют “Павлоградом”. Поэт зачеркивает “град” и пишет — “дар”. Хочется ещё раз процитировать эти строки:
Жёлтые пески, зелёные воды
Да гусями белыми пароходы.
Сторонушка степная, речная, овражья,
Прииртышские станицы Черлак и Лебяжье.
Прииртышские станицы – золото закатное,
Округ Омска, Павлодара, округ Семьпалатного.
С 29-ой страницы в сборнике идут стихи, одни из лучших лирических произведений Павла: “Вся ситцевая, летняя, приснись…”, “К портрету”, “Я тебя, моя забава…”, “Когда-нибудь сощуришь глаз…”, “Дорогая, я к тебе приходил…” и другие стихи, а также “Дорога” (отрывок из первой главы поэмы “Большой город”), “Сговор” (отрывок из “Соляного бунта”), поэма “Лето”. В ней тоже есть правка, в прекрасных заключительных строчках второй главы. Вот как звучат они сейчас:
Тяжёлый мёд расплёскан в лете,
И каждый дождь – как с неба весть.
Но хорошо, что горечь есть,
Что есть над чем рыдать на свете!
В первоначальном варианте было — “от друга весть”. Насколько усилила строку (и всё четверостишье) эта правка автора!
Наводит на размышление исправление Павла в стихотворении “Семипалатинск”. В гранках четверостишие напечатано так:
- Скажи, не могло ль всё это присниться?
Кто кочевал по этим местам?
Товарищ, скажи мне, какие птицы
С добычей в клюве взлетают там?
Автор зачёркивает слово “товарищ” и пишет “приятель”. Почему? Может быть, в качестве протеста — навязло в зубах это “пролетарское обращение”? Или, напротив, не захотел он употреблять это “слово гордое товарищ” в таком незначительном контексте? А, может, просто потому, что ранее фигурирует в стихотворении “приятель розовогубый”, и Васильев решил не называть его “товарищем”? Ответа мы уже не узнаем…
“Я пойду с революцией…”
В этой папке вместе с гранками сборника “Стихи” хранится газетная вырезка с надписью от руки «1933» и штампом «Из собрания М.И. Чуванова». Называется статья «Творческий вечер П. Васильева в «Новом мире». Небольшой отрывок из этого анонимного выступления в “Литературной газете” цитировал в своей книге “Русский беркут” Сергей Куняев (Москва, Наш современник, 2001). Но для того, чтобы понять, в какой обстановке жил и работал П. Васильев в то время, стоит прочитать этот материал целиком:
“3 апреля состоялся в «Новом мире» творческий вечер П. Васильева. Талант Васильева уже довольно продолжительное время привлекает к нему обострённое внимание литературных кругов. Но почва, из которой Васильев черпал своё творчество, быт кулацкого семиреченского казачества, придавала его творчеству настолько реакционную окраску, что дальнейший путь этого одаренного поэта внушал очень серьёзные опасения. Критика, которой по этой линии подверглось творчество Васильева, не прошла для него бесследно. Зачитанная им на вечере первая часть новой поэмы «Соляной бунт» показывает, что Павел Васильев начинает овладевать материалом, который до сих пор всецело владел им, начинает с несколько иной точки зрения смотреть на социальную обстановку, национальный переплёт и быт Семиречья, показывая роль казачества как сторожевых собак торгового капитала и базы колонизаторской политики царского правительства. В заключение Васильев прочёл отрывок из стихотворения «Враги народа», направленного против разоблачённых недавно вредительских организаций.
Поэма и стихи вызвали оживлённые прения, в которых принял участие ряд поэтов и критиков (Б. Пастернак, В. Инбер, С. Клычков, И. Гронский, К. Зелинский, Усиевич, Корабельников, Макарьев др.).
К. Зелинский. Отмечая творческий рост Васильева, указал на опасности, которые продолжают ещё стоять перед поэтом, вследствие зависимости его творчества от быта старой деревни и оставшихся элементов некоторого любования ею. Е. Усиевич указала на некоторые сдвиги, проявившиеся в «Соляном бунте», а также подчеркнула, что стихотворение «Враги народа» является первым серьёзным шагом Васильева по пути перестройки, в том смысле, что им он наконец убирает сходни, соединявшие его до сих пор с кулацкой контрреволюционной поэзией.
Б. Пастернак, говоря об огромном таланте Васильева, выразил уверенность, что крупный поэт не может не пойти в ногу с эпохой.
И. Гронский заявил, что поэт должен воспевать борьбу и дела своего народа. Поэтому, группа так называемых «крестьянских поэтов» без всякого основания присваивает себе это название. Крестьянство под руководством пролетариата строит социализм. Группа Клюева, Клычкова и примыкавшего к ним П. Васильева лила воду на мельницу реакции. «Соляной бунт» представляет собой документ некоторой перестройки, но ещё медленной. П. Васильеву нужно решительно выбрать, с кем он. Его последние стихи создают уверенность, что он выкарабкается.
С. Клычков, не упоминая о творчестве Васильева, безуспешно пытался «опровергнуть» объективный анализ своего творчества рядом выпадов против марксистской критики. Остальным ораторам пришлось, отмечая отход Васильева от группы Клюева-Клычкова, останавливаться на реакционной роли этих последних. «Взвесьте серьёзно то положение, в котором вы оказались, — сказал т. Макарьев. — Сила на нашей стороне, но мы говорим с вами серьёзно, а вы всё не хотите говорить серьёзно. Что ж, Васильев от вас ушёл, а вы оставайтесь».
В своём заключительном слове П. Васильев заявил, что не следует преувеличивать влияния Клычкова на его поэзию, которая по всей своей структуре отличается от творчества Клычкова. То, что Клычков возлагал на меня надежды, — заявил он, — объясняется не его влиянием на меня, а всем тем реакционным, что было в моём собственном творчестве. Но я клычковских надежд не оправдаю. В Германии фашисты истязают и убивают коммунистов и рабочих. Внутри нашей страны классовая борьба приняла обострённый характер. Не выступать в такой момент за революцию — значит идти против неё. Тогда надо идти в подвал к Клюеву, к его лампадкам и обрастать там вместе с ним мхом. Я в подвал к Клюеву не пойду, я пойду с революцией. Я знаю, что словам тут никто не поверит и нельзя верить. Я постараюсь доказать, что я с революцией — всеми своими произведениями. Этого мы и ждём от Васильева.”
…Как же ломало людей время, ломал страх. Заставлял отрекаться от друзей и близких. Заставлял писать стихи в угоду властям… Мы всегда жалеем о том, сколько стихотворений Павла не сохранилось. Но о том, что не сохранилось это — “Враги народа”, наверное, не пожалеет никто.
Из коллекции Чуванова
На титульном листе книги П. Васильева «Стихи», на самих гранках и на газетной вырезке из «Литературки» отмечено, что эти материалы поступили в рукописный отдел РГБ из коллекции М.И. Чуванова. Кто же этот человек, сохранивший бесценные листы?
Михаил Иванович Чуванов (1890 – 1988) – типографский наборщик, впоследствии – заведующий типографиями, библиофил, крупный знаток и собиратель рукописей, книг, коллекционер книг с автографами русских писателей. Он был старостой старообрядческой общины московского Преображенского храма, членом Русского общества друзей книги, Русского библиографического общества при Московском университете, Русского общества децималистов, Общества «Старая Москва», Общества изучения Московской области, Общества изучения русской усадьбы, Московского клуба экслибристов.
В конце 1970-начале 1980 годов он передал свою богатейшую коллекцию (около 1000 экземпляров) Ленинке (сейчас Российская Государственная библиотека). Собрание М.И. Чуванова состояло из двух частей: старопечатные издания кирилловской печати XVI – XVII веков и книги по истории и архитектуре Москвы (1763 – 1978).
Среди книг второй части — экземпляры с автографами, экслибрисами других владельцев, с дарственными надписями, как самому М.И. Чуванову, так и другим лицам; экземпляры с вкладками, вклейками (письма, записки, газетные вырезки). К этой части относился и невышедший сборник П. Васильева.
Чуванов был знаком с В. Гиляровским, М. Булгаковым, Ю. Олешей, И. Ильфом, К. Паустовским и многими другими авторами, коллекционерами книг. В его библиотеке находились прижизненные издания А. Белого и М. Цветаевой с автографами поэтов.
Коллекционировал М.И. Чуванов и иконы. Собрание икон XVI-XVII веков, принадлежавшее коллекционеру (около ста), по его завещанию поступило в Музей частных коллекций, созданный по инициативе И.С. Зильберштейна и И.А. Антоновой при Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Чувановское собрание икон экспонируется в залах музея.
Вот такой удивительный человек, настоящий подвижник культуры сохранил для потомков гранки невышедшей книги Павла Васильева.
Ольга Григорьева
Очерк из книги «Юноша с серебряной трубой». Очерки о Павле Васильеве. – Павлодар, Дом печати, 2010
Вселенная Павла
- Фев272016
- Просмотры(3504)
Стихи писали и пишут очень многие. Кто-то пишет лучше, кто-то хуже. Большой поэт не просто пишет стихи — он создаёт свой мир, свою вселенную, и, попадая в неё, безошибочно можно узнать, кто Автор.
Мир Павла Васильева огромен, ярок, сказочен, неповторим. Он с детства был выдумщиком, фантазёром. Собственно, таким и остался до своей ранней гибели. «Да, я придумывал огонь, когда его кругом так мало», — честно признавался поэт.
Как полноправный хозяин своего мира, его создатель, он порой поднимается на космические высоты, чтобы сверху посмотреть на любимую землю:
Туманов мерное сиянье —
Тучны вы, звёздные поля!
И в середине мирозданья
Надежда господа — Земля.
Но вот голубой шарик всё ближе, прорисовываются земные ландшафты:
Земля одета
в золото пустынь,
В цветной костюм
Долин и плоскогорий…
Всё ближе и ближе к земле — и видно уже, что же происходит на ней, грешной:
Стоит мирозданье,
Стоят побережья,
И жвачку в загонах
Роняют волы…
А как ярка, выпукла эта земная плоть! Всё у Васильева по-гомеровски гиперболично.
Если свадьба, то «в ушах у неё не серьги — подковы»! Если тройка, то «полмира тащит на вожжах». Гармонист играет «саратовскую» так, чтобы «Волга взаплески здоровалась с Иртышом». Если идёт любимая, то, понятно, — и ветви зеленеют, и соловьи чумеют, и облака стоят! Любовь у Васильева — это «настой из миллионов лет», который бродит, «пенясь и куражась»!
А вот обычное село Красноярское, где происходит действие поэмы «Женихи»:
Много шире Невского
проспекта
Улица заглавная у нас,
Городских прекрасней песни,
тоньше,
Голоса девические звоньше,
Ярче звёзды
в сорок восемь раз!..
Вот так, не больше — не меньше, в 48!
Если у поэта чаша с вином, то с пенным и солнечным, «выбродившим, выстоянным в тучах /Там, в бочагах облачных, шатучих, /Там, под золотым веретеном!»/
Ну а если уж писать песню, то такую, чтобы поднялась она над всем миром, и «чтобы людей полмиллиона /Смотрело, головы задрав»!
А как волшебен Иртыш в описаниях Павла, это тоже сказка:
И в погребах песчаных
в глубине,
С косой до пят,
румяными устами,
У сундуков незапертых
на дне
Лежат красавки
с щучьими хвостами…
«Начитавшись Васильева, готов поверить, что сказочный край ваше Прииртышье, — сказал мне один московский литературовед. — Просто хочется приехать и увидеть всё своими глазами!»…
Там четыре месяца
В небе куролесятся,
В тумане над речкою
Ходит Цыг с уздечкою…
…Ходят в горнях песенки
Взад-вперёд по лесенке,
В соболиных шапочках,
На гусиных лапочках.
Веришь в эту сказку и не веришь… Но всё это действительно есть, было и будет — в мире Павла Васильева, в его Вселенной. И ехать-то никуда не надо, только книгу открой…
И, конечно, особое место во Вселенной Васильева занимает Павлодар, его «город ястребиный», город детства, который поэт воспел и прославил на весь мир. Столько тёплых душевных строк, сколько он посвятил Павлодару, Павел не написал больше ни о каком другом городе. Причём это не просто конкретная географическая точка, реальный город, отчий дом, павлодарские улицы: «…по Троицкой мы с песнями прошли /И в прятки на Потанинской играли…». Это и некий город-символ, куда поэт переносит действие своих произведений, к примеру, в «Христолюбовских ситцах» именно в Павлодаре строится текстильный комбинат (хотя в реальности этого не было). Гусиная пристань, Лебяжье, Урлютюб тоже нашли своё место на «поэтической карте» Васильева.
Его поэзия метафорична, сравнения всегда неожиданны, ярки и точны.
Ходит павлин-павлином
В печке огонь,
Собирает угли
клювом горячим…
Он сравнивает дождь с канатным плясуном, а нору, в которой скоро должны заснуть сытые и жирные суслики, называет «байковым рукавом». Два слова, и уже не надо объяснять, что эта нора длинная и тёплая…
Порой его сравнения даже шокируют. Кто ещё описывал так листву осенних деревьев:
…Похоже на то, что,
окончив войну,
Здесь полки оставляли
своё снаряженье,
И кровавую марлю,
и боевые знамёна…
Его буйная фантазия и энергия перехлёстывают через край, он щедро осыпает своими богатствами читателей. Вот эти строки в поэме «Соляной бунт» взяты в скобки, пишутся как бы вскользь, даже не стихотворным «столбиком». Другой поэт носился бы с этим лирическим отрывком, как с драгоценной жемчужиной, открывая им поэтические сборники, а Павел берёт в скобки — у него такие жемчужины рассыпаны по всей поэме!
(Сейчас, сейчас! Раскрыты ворота,
И лошади убегают туда,
Где блещет иконною позолотой
Ещё не проснувшаяся вода.
Как будто бы волны перебирали
Ладони невинных улыбчивых дев,
Сквозили на солнце и прятались в шали,
От холода утреннего порозовев.
Стоит в камыше босоногое детство
И смотрит внимательно на поплавок.
О, эти припевы, куда же им деться
От ласк бессонных и наспанных щёк!)
Природа в его мире одушевлена. Бухта «вздрагивает синими плечами»; травы кланяются, как бабы в церкви; берёзы бегут по мёрзлой земле, «спотыкаясь, падая, стуча корнями…»; весёлая и молодая вода толпится у плотин.
…Я верю — не безноги ели,
Дорога с облаком сошлась,
И живы чудища доселе —
И птица-гусь, и рыба-язь.
В этом своём прекрасном мире он и был настоящим, потому что здесь окружали его сильные, красивые люди, яркие характеры, искренние чувства. Но вокруг-то было совсем иное…
Представлять П. Васильева наивным и живущим только в своей поэтической сказке, конечно, неверно. Он рано повзрослел и узнал жизнь во всех её проявлениях, и мучился от того, что идеалы далеко не всегда совпадают с действительностью. Он мечтал стать первым поэтом России. А для того, чтобы прийти к читателю, печататься, необходимы были стихи «на злобу дня». И он их пишет (отмечая потом на полях — «халтура»!). Думаю, неужто партийные редакторы воспринимали эти перлы всерьёз:
Я сам давно
у трактора учусь
И, если надо,
плугом прицеплюсь…
Сколько его стихов и поэм испорчено этими «красными концовками»… Рождение стихов называл он «чудосотворением», но как мешали этому и цензура, и литературный бомонд, которые рьяно взялись его «перевоспитывать». А поэт припечатывал их строками: «Бывалые охвостья поколенья /Прекрасного. Вы, патефонный сброд…» Так же открыто писал он о великом вожде, которого славословили современники-поэты. Павел сочинил гекзаметры:
Ныне, о муза, воспой
Джугашвили, сукина сына.
Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело.
Нарезавши тысячи тысяч петель, насилием к власти пробрался.
Ну что ж ты наделал, куда ты залез, расскажи мне,
семинарист неразумный!...
Такое не прощается… А вот ещё стихотворение:
Кузнец тебя выковал
и пустил
По свету гулять таким,
И мы с удивленьем
теперь тебе
В лицо рябое глядим.
Ты встал и, смеясь чуть-чуть,
напролом
Сквозь тесный строй
городьбы
Прошёл стремительный,
как топор
В руках плечистой судьбы.
Оно было напечатано в 1931 году в «Новом мире», называется «К портрету Степана Радалова» и имеет ещё восемь строф. Степан Радалов — персонаж, судя по всему, выдуманный (С. Поделков предполагает, что это один из командиров 30-й Иркутской дивизии). Но в первых восьми строках видится мне несомненный портрет Иосифа Виссарионовича: и «лицо рябое», и «топор в руках плечистой судьбы». Напечатали бы это в таком виде в то время? Да никогда. Вот и наплёл Павел: «Сын трёх революций, сын всей страны, /Сын прачки и кузнеца!» Прошло на ура!..
Поведение Павла в Москве во многом объясняется тем, что он очень рано осознал своё предназначение, он знал себе цену. Ещё в 17 лет написал:
…Только мне,
я это твёрдо знаю,
Не пасти уже в степи коня,
И простая девушка такая
Не полюбит никогда меня.
Была уверенность (и она сбудется!), что любить его будут первые московские красавицы.
«Народ равнинный пестовал меня /Сзывать дожди и прославлять зерно…» Ощущение такого богоравенства в поэте, наверное, простительно, тем более тут же он размышляет о том, кто же всё-таки владеет его рукой, «кто приказал мне жизнь увековечить /Прекраснейшую…»
Васильев осознавал себя, свой талант — явлением природы, равным бурям, звёздам и облакам. В поэме «Одна ночь» он пишет:
Мир… дыханьем дышит моим,
Работает моими руками.
Кроме меня, он
Занят другим —
Бурями, звёздами, облаками.
Эпическую картину поэта, стоящего в центре мироздания, рисует он в поэме «Соляной бунт»:
Он стоял в середине
Дремучего края,
И пространство кругом
Кругами текло,
Плавниками
И птичьим крылом
Играя.
Побережьем,
Златые клювы подняв,
Плыли церкви-красавицы
По-лебяжьи,
Дна искали
Арканные стебли купав,
Обрастали огнём
Песчаные кряжи…
Оставаясь душой до конца в своей поэтической Вселенной, живущей по справедливым и вечным законам природы, Васильев верил, что он — молодой, красивый, талантливый, щедро раздающий свои поэтические богатства людям, просто не может погибнуть в расцвете лет! Может быть, потому и вёл себя так безрассудно… Но, увы, уж очень в неудачное время довелось ему жить на этой реальной земле, сам Павел называл это время «страшным веком».
В стихотворении «Дорога» поэт пишет о следах, которые оставляет лирический герой: «не видно их — так рано и темно…» Ключевые слова: «рано и темно» было в России в 30-е годы прошлого века для такого таланта. Рассвет ещё не наступил. Павел верил, что в будущем разглядят эти следы и оценят, и разберутся, «что у него отобрано судьбою, /И что — людьми, и что ему дано».
…Он славно жил
И умер
Так, как надо.
И лучшая,
Высокая награда
Получена ещё
при жизни им —
Он жил свободно!
Поэт думал о смерти, писал о ней. Ещё в 19 лет Павел написал потрясающие строки, при чтении которых вспоминаешь классический толстовский зазеленевший дуб:
И лучший удел —
что в забытой яме,
Накрытой древнею
синевой,
Отыщет тебя
молодыми костями
Обугленный дуб,
шелестящий листвой.
Он череп развалит,
он высосет соки,
Чтоб снова заставить их
жить и петь,
Чтоб стать над тобою
крутым и высоким,
Корой обрастать
и ветвями звенеть!
Павел, по его же словам, тогда был «молод и суров /Весёлой верой в новое бессмертье!»
В феврале 1937 года Васильев на Лубянке пишет «Снегирей» («Снегири взлетают красногруды…»), последнее из дошедших до нас стихотворений. Он был готов увидеть «волчьи изумруды в нелюдимом северном краю», видимо, до последнего не веря, что его лишат жизни.
Но ещё в 1934-м поэт всё описал точно:
…Впереди, с отставшим
не считаясь,
Часовые заняли места.
Солнце косо вылетит.
Шатаясь,
Гибельная рухнет чернота.
Стихи имеют особенность сбываться. Расстреливали ночью. Рухнула гибельная чернота.
Погибший в 27 лет поэт оставил нам в наследство свою огромную поэтическую Вселенную, свой мир, золотой и яростный.
2009 год
Ольга Григорьева
Очерк из книги «Юноша с серебряной трубой». Очерки о Павле Васильеве. – Павлодар, Дом печати, 2010
Фонду быть!
- Янв172016
- Просмотры(2741)
23 декабря, в день рождения великого евразийского поэта Павла Васильева, Общественный благотворительный фонд поддержки культуры и образования «Наследие» приобрёл «васильевскую окраску». Павлодарцы всегда очень трепетно относились к сохранению наследия своего знаменитого земляка, а недавняя история, которая могла лишить самостоятельности два ярких музея Павлодарской области, один из которых – музей Павла Васильева, заставила их по-новому взглянуть на проблему популяризации творчества поэта. Председатель фонда «Наследие», руководитель Славянского культурного центра Татьяна Ивановна Кузина гостеприимно распахнула двери Фонда и для этого доброго начинания.
Идея создания фонда Павла Васильева при Общественном фонде «Наследие» принадлежит павлодарскому художнику Виктору Фёдоровичу Поликарпову. Преклоняясь перед поэтическим даром Васильева, Виктор Фёдорович уже долгие годы создаёт работы к поэзии П. Васильева и несёт по миру своё «васильевское знамя». На счету художника 26 графических листов, 16 из которых существуют в виде офортов. Эта хорошо известная почитателям графики серия уже давно путешествует по миру. Вот фрагменты этого пути только за последние 2 года. В 2013 году с большим успехом прошла персональная выставка Поликарпова в Московском Художественном театре им. А.П. Чехова. В 2014 году работы художника, вместе с картинами других павлодарских мастеров, выставлялись в Омском музее «Либеров-центр». Затем – снова Москва, но на сей раз уже в Мемориальной усадьбе Ф.И. Шаляпина, где работы Поликарпова были частью литературно-музыкального вечера московской интеллигенции «...Ему дано восстать и победить», посвящённого памяти П. Васильева. Очередная поездка мастера графики в Омск на мастер-классы для одарённых детей, в рамках проведения VI Международной творческой школы, подвигли маэстро на широкий жест – преподнесение работ в дар музею «Либеров-центр» на правах участия коллекции в различных выставках, которые регулярно организует музей по всей Омской области. Среди подаренных офортов не только серия к поэзии Васильева, но и офорты к наследию гениального мыслителя и философа Востока Абу Наср ибн Мухаммеда аль-Фараби. Вот так, уже с помощью графики Виктора Поликарпова, снова соединились казахская степь и русская душа, как когда-то это сделал Васильев своим поэтическим словом. Щедрый дар павлодарского художника – это серьёзный шаг «наследников» на пути к сохранению памяти о Павле Васильеве в Омске, в рамках культурного обмена Казахстана и России.
В Совет фонда вошли известные культурные и общественные деятели Павлодара. Работа в новом для фонда направлении энтузиастами уже ведётся. Было решено, что в поле зрения Фонда «Наследие» будет попадать не только творчество Павла Васильева, но и культурные ценности, созданные другими нашими знаменитыми земляками: писателями Анастасией Цветаевой, Всеволодом Ивановым, художником Владимиром Чёрным, режиссёром Владимиром Хотиненко и многими, многими другим. В настоящее время готовится несколько интересных проектов. Верится, что очень скоро они будут реализованы. Конечно же, активистам фонда нужны свежие идеи и финансовые средства, но больше всего они нуждаются в моральной поддержке своих друзей, неравнодушных павлодарцев.
Елена Игнатовская