Блоги

День России в музее

(5 голосов)

      «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью» – этими словами Марины Ивановны Цветаевой открылась воскресная встреча в музее, посвящённая Дню России и презентации новых поступлений. Многие встречи этого года проходят в рамках празднования 130-летия со дня рождения М.И. Цветаевой, не стала исключением и эта.

   Из Москвы, от давнего друга нашего музея Муниры Мухаммеджановны Уразовой мы получили в подарок книги о жизни и творчестве М. Цветаевой, в том числе вот такое редкое издание: «Беседы с Ариадной и Владимиром Сосинскими. Воспоминания о Ремизове, Махно, Цветаевой и других». Редкой эту книгу можно назвать потому, что вышла она в 2020 году в серии «Устная история» тиражом всего 500 экземпляров (это на всю Россию и читающее русское зарубежье…) Мы очень благодарны М. Уразовой, что книга есть теперь и в фонде нашего музея!

     В книгу вошли четыре беседы, которые исследователь творчества Маяковского Виктор Дувакин вёл в 1969 и 1972 годах с Ариадной и Владимиром Сосинскими. Те, кто интересуется творчеством Марины Цветаевой, наверняка знают об адресате её писем Ольге Колбасиной-Черновой. Её дочь Ариадна общалась с семьёй Цветаевых-Эфрон и в Чехословакии, и во Франции (в Париже Марина Ивановна с семьёй первое время жила в их квартире). Позднее с М. Цветаевой познакомился и муж Ариадны Викторовны Виктор Сосинский. То есть беседы – бесценное свидетельство людей, которые видели М. Цветаеву в разных ситуациях и разной обстановке. Конечно, сейчас, по сравнению с 70-ми годами прошлого века, в десятки раз выросло количество литературы о поэте, тем не менее, эти «штрихи к портрету», живые наблюдения и характеристики Цветаевой очень интересны.

    Вот лишь несколько фрагментов из книги.

   (В.С. – Владимир Сосинский, А.С. – Ариадна Сосинская, В.Д. – Виктор Дувакин)

В. С.: Она создавала образ собеседника и человека, с которым она дружила, создавала таким, каким он никогда не был.

А. С.: Ну, ей нужна была какая-то отдушина, и очень… Она очень не любила быт, ей очень тяжело жилось, потому что она совершенно не умела ничего делать. Она воевала с кастрюлями, она воевала…

В. С.: С огнем…

А. С.: …с огнем.

В. С.: …с углем, с керосином.

А. С.: Эти керосинки ей жгли руки. А в то же время она никогда не жила как богема: у нее был муж, у нее были дети, сначала одна девочка, потом двое. Она всегда для них должна была готовить.

У нее всегда был вовремя сделан — хороший или плохой, — но всегда должен был быть обед. И она совершенно не любила вообще богемство такое. Она была очень собранным человеком, и то, что она считала нужным, она все это делала, несмотря на то, что делала это с отвращением, не любя, и очень тяжело ей это было. Утро она всегда себе выгораживала для писания, но… не могла дня прожить без своего письменного стола и без писания. Если ей не писалось что-то новое, она переписывала старое, она отделывала что-то, но она не могла себе представить, чтобы один день, одно утро, вернее, она провела бы вне письменного стола.

В. Д.: Значит, она была человеком долга?

А. С.: Долга, да. Но это относительно семьи. Относительно друзей — у нее было меньше. Она тоже… она любила защищать друзей, но она могла очень легко… Создавала дружбу и даже всегда с оттенком даже некоторого влюбления, все равно, будь то женщина или мужчина, но какое-то у нее было такое восторженное, очень сильное чувство, которое могло вдруг пропасть. У нее не было, понимаете, чувства долга, и она не любила… Особенность ее была, она сама это всегда утверждала, что у нее совсем нет чувства благодарности. Если человек что-то для нее делает — он делает это для себя.

-------

А. С.: …Мы встретились с ней случайно. Она однажды пришла попросить вилок, ложек. У нас вообще ничего не было, ни у нее, ни у нас. Но она ждала гостей и пришла попросить у нас. Мама дала ей. Ну, не знаю, у нас, может быть, четыре вилки было или что-то в этом роде, и у нас были ножи, два таких кинжала из Корсики, на которых было написано «вендетта». Это были такие очень грубые ножи, примитивные, которые когда-то мама вывезла с Корсики. Марине Ивановне это необычайно понравилось, и тут в первый раз она посмотрела на нас не как на соседей, а как бы на людей одной с ней масти, людей, для которых совершенно не имеет никакого значения быт, обстановка, посуда. И ей особенно понравились эти ножи. И вот с этого началась какая-то дружба. Она уже перестала нас не замечать, уже у нас установились очень хорошие отношения. У мамы было очень много книг французских — мои сестры жили в Париже и присылали нам. Тогда все очень увлекались Жидом (писатель Андре Жид), его книги выходили, и много других. Такой был писатель Кессель, о котором тогда очень хорошо… надеялись, что это будет большой писатель, но из него не вышло того, что он обещал. И вот эти книжки Марина Ивановна у нас брала. И тут началась очень большая и горячая дружба ее и моей мамы. Я была еще девочка, но Марине Ивановне было очень приятно советовать мне какие-то книги… вот Жорж Санд я помню…

-----

А. С.: …потому что у нее всегда менялось, то был очень закономерный какой-то рост. И еще мы с ней очень часто говорили о Диккенсе. Она очень любила Диккенса и знала все персонажи Диккенса, и даже среди наших знакомых мы выискивали… Если вы помните, у Диккенса очень часто парные персонажи: скажем, брат и сестра Мэрдстон, потом Урия Хип и его мать — вот такие, которые именно не по отдельности вы воспринимаете, а именно как парные. И вот среди наших знакомых мы тоже искали именно такие пары и всегда говорили о героях Диккенса как о своих друзьях, как о своих знакомых, вот так. Эдвард и Джейн, брат и сестра Мэрдстон, Урия Хип и его мать, миссис Хип, – персонажи романа Чарльза Диккенса «Дэвид Копперфильд» (1849–1850). Это одна из самых любимых книг Цветаевой. Анне Тесковой (1872–1954), чешской подруге, писательнице и переводчице, она писала (7 февраля 1938): «Утешаюсь еще Давидом Копперфильдом (какая книга!) » (Цветаева Марина. Спасибо за долгую память любви…: письма к Анне Тесковой. 1922–1939 / предисл., публ. писем и примеч. Галины Ванечковой. М.: Русский путь, 2009. С. 335). Вообще в чтении книг Марина Ивановна была не писателем, то есть она меньше оценивала какие-то литературные качества книги (это просто она не читала тех книг, в которых их не было), но ее больше интересовало, чтó хочет писатель сказать, и ей нужно было полюбить или писателя, или какого-нибудь персонажа. И она воспринимала именно как настоящий читатель, а не как писатель, который ищет, как это сделано, как написано, что, понимаете, она была настоящим читателем, тот, именно, кого писатель ищет: читатель, который переживает, ищет замысел автора, старается полюбить его героя.

------

В. С.: Скажи [про] внешний вид Марины Ивановны в это время.

А. С.: Внешний облик? Она была очень…

В. Д.: Всегда с челкой?

А. С.: Да, всегда с челкой, очень тонкая, хотя и не гибкая, нет. Ее худоба, вернее тонкость, сочеталась с такой выправкой, немножко… как сказать…

В. С.: Не военной, нет, а…

А. С.: Нет-нет.

В. Д.: Немножко чопорной, нет?

А. С.: Нет-нет, совсем нет. Она держалась как-то очень прямо…

В. С.: С корсетом как бы, да?

А. С.: Да, как бы с внутренним корсетом, который ее как бы поддерживал. Она очень много курила, и очень часто сидела, облокотившись на колено локтем, и с папиросой во рту. Когда в обществе она была, она всегда выбирала кого-то одного и разговаривала с ним, как будто других не существовало, хотя на самом деле она адресовалась ко всем другим людям. В. С.: Лорнет она подносила к глазам.

А. С.: Да, она не носила совершенно очков, хотя была очень близорука.

В. Д.: Очень близорука была?

А. С.: Очень близорука. И она считала, что близорукость — это большое счастье, потому что близорукий человек видит лица людей гораздо более красивыми, чем они на самом деле. Она солнце видит огромным, она удивлялась, что для нас, людей не близоруких кажется малюсеньким, и просто она сознательно не хотела носить очки и носила лорнет. Но совсем у нее не было такого небрежного жеста, как, скажем, у Гиппиус, да, которая лорнет носила, ну, знаете…

В. Д.: С снобизмом.

А. С.: С снобизмом, да. А у нее это было наоборот. Она это с каким-то очень… она внимательно на что-то смотрела, без того пренебрежительного жеста, какой у нас связывается с лорнетом.

А. С.: У нее было очень загорелое, такой темной кожи, лицо и большие темные круги, коричневые, под глазами, отчего глаза у нее, и так светлые, казались очень светлыми.

В. С.: Голубые.

А. С.: Нет, зеленоватые, зеленоватые, но очень светлые, особенно от этих кругов. Волосы тогда только начали седеть, потом уже очень поседели с годами…

 

------------

 

А.С. Марина Ивановна устроилась в Париже. Первое время она жила у нас, потом она наняла квартиру где-то за городом и поселилась в Париже. Но жизнь там была ей гораздо труднее. Поначалу мы ей устроили вечер. Многие писатели русские устраивали вечера и продавали на них билеты — это давало довольно большую… Нанимался зал, и то, что оставалось от этих билетов, когда покрывали расходы, — все это шло на жизнь. И вот Марине Ивановне устроили. Вечер имел огромный успех, ее первый вечер, к нему готовились, но я не была, я была тогда больна, так что на самом вечере я не была, но помню приготовления. Мы шили платье ей, потому что ей нужно было в чем-то появиться. И вечер с очень большим успехом прошел.

-------

А.С.:…Отношение к Цветаевой и Ремизову было среди эмиграции довольно плохое, потому что вся эмиграция тогда раскололась на два течения: правое, где были Бунин, Зайцевы — те, которые абсолютно не признавали Советского Союза, и Марина Ивановна и Ремизов, которые читали все, конечно, советские книги, всех писателей. А для Бунина, скажем, они просто не существовали, хотя бы уже потому, что это было написано по новой орфографии, которую эмиграция очень долго вообще не признавала.

-------

А. С.: …И как раз ее выступления о Маяковском очень озлобили против нее эмиграцию, потому что считалось, что… как, она переписывается с Маяковским, она защищает его… Потому что все, что исходило из Советского Союза, для правой части эмиграции было вообще что-то ужасное. И на нее как раз очень нападали за это.

------

А. С.: (о Ремизове) Да-да, что-то от короля Лира именно такое в нем было. Марина Ивановна его очень любила, была с ним на «ты». Он звал ее Марина. Между прочим, вот Марина Ивановна… Сейчас ее все называют Марина. Она ужасно этого не любила. Только старые ее друзья, ну, конечно, муж и дочка — она никогда ее не называла «мама», всегда — «Марина». Но она очень не любила, когда посторонние люди ее называют Мариной. И даже мы, которые были очень дружны, всегда говорили «Марина Ивановна». Она говорила: «Что это за неуважение? У меня же есть отчество. Почему меня всегда называют Мариной?»

А. С.: …Знаете, она всегда говорила о чем-то одном, очень напряженно, сильно — это было не в стиле французского салона, где нужно немножко поговорить о том, о другом, в общем, соблюсти какую-то… Так что она… она любила старую Францию она любила, Вандею, она любила воспоминания о Наполеоне. У нее было несколько друзей именно среди старых каких-то француженок, которые… старую Францию… Но войти во Францию современную, с ее снобизмом и со всем — она не могла. И даже язык ее… она великолепно знала французский, но это был немножко архаический французский…

В. С.: И в одном из писем, которое Марина Ивановна писала мне, мне запомнились такие слова: «Вот когда меня не будет на земле, то вы судите обо мне не по поступкам моим, а по умыслу. Поступки пропадут, а желания и умыслы останутся. И не забудьте, что там я буду излучать гораздо больше, чем излучаю здесь, потому что там не будет тетрадей, в особенности тетрадей, которые жадно смотрят на меня пустыми страницами и требуют бесконечной еды. Там я буду свободна от тетрадей. И тогда вы поймете, что я была лучше, чем на самом деле вы можете себе представить».

Собравшиеся также познакомились с выставкой красочных книг-альбомов, посвящённых литературным и художественным музеям России.

 

Зарегистрируйтесь, чтобы оставлять комментарии