Блоги

На воскресной встрече в музее А. Цветаевой мы решили отметить столетие со дня появления шедевра любовной лирики Марины Цветаевой – стихотворения «Вчера ещё в глаза глядел…». Оно было написано 14 июня 1920 года, в Борисоглебском переулке в Москве, во времена разрухи и голода послереволюционных лет. Но во все годы, даже очень тяжёлые, в этом доме царил дух творчества. Поэт Эмилий Миндлин вспоминал о Цветаевой тех лет: «Работала она неистово. Писала – как колдовала…».

Мы послушали это стихотворение в исполнении Галины Данильевой, с диска «Марина Цветаева. Примите как чудо», выпущенного Домом-музеем Марины Цветаевой к 125-летию поэта (автор идеи и руководитель проекта Светлана Салтанова).

***

Вчера ещё в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Все жаворонки нынче — вороны!

Я глупая, а ты умён,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»

И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, - в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Вчера ещё — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала — копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать»,- ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?

Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Самo — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!

14 июня 1920

Пронзительные, гениальные строки, выразившие чувства – без преувеличения! – миллионов женщин.

Это стихотворение Марина Ивановна включила в свой сборник 1940 года, который так и не увидел свет при её жизни. И только в 1991 году благодаря озарению и неустанному труду  замечательного цветаеведа Натальи Васильевны Ларцевой этот сборник вышел в Петрозаводске, в издательстве «Карелия». В нём напечатано факсимильное «Содержание», написанное рукой Цветаевой. Стихотворение «Вчера ещё…» - седьмое по счёту:

В комментариях к первому тому собрания сочинений М. Цветаевой в семи томах (Москва, Эллис Лак, 1994), где опубликовано это стихотворение в числе других девяти «Песенок» из пьесы «Ученик», говорится: «В 1920 г. Цветаева работала над пьесой «Ученик» (рукопись не уцелела). В тетради – запись от июля того же года: «Целый день писала… «Ученика»… написала… песенку – с таким припевом: “Я, выношенная во чреве / Не материнском, а морском”. Пусть у меня в 1-й картине – на сон грядущий – поёт Ученик».

Пользуясь случаем, хотим ещё раз выразить благодарность первому директору Дома-музея Марины Цветаевой в Москве Эсфирь Семёновне Красовской за такой бесценный подарок – семитомник Марины Цветаевой!

Кому же посвящено это стихотворение  Марины Цветаевой? Много гостей бывало в этом доме в Борисоглебском переулке в 20-е годы: князь Сергей Волконский и писатель Борис Зайцев, художник Николай Вышеславцев, поэты Константин Бальмонт, Тихон Чурилин, Илья Эренбург, многие участники театральной студии Вахтангова…

Если любопытный читатель обратится к Интернету с этим вопросом, информация будет самая противоречивая – к примеру, что это стихотворение посвящено Осипу Мандельштаму и даже… Сергею Эфрону. Но эти предположения не имеют под собой оснований.

Что мы находим в примечаниях книги «Избранные произведения»  М. Цветаевой в большой серии «Библиотеки поэта» (1965 г.): впервые опубликовано это стихотворение в цикле «Песенки» в журнале «Студенческие годы» (Прага) в 1924 году. Оба стихотворения (первое, написанное 13 июня – «И что тому костёр остылый…») были вложены автором в уста героя пьесы «Ученик», рукопись которой, как мы уже выяснили, не сохранилась.

А кому была посвящена  пьеса М. Цветаевой «Ученик» -  известно. Это художник Николай Николаевич Вышеславцев. В библиотечном фонде нашего музея  хранится книга «Марина Цветаева. Письма 1905-1923», составление, подготовка текста – Л. Мнухина. Значительная часть этих писем была опубликована впервые по данным из архива М.И. Цветаевой, частных коллекций и других источников. На нашем экземпляре – дарственная надпись составителя, замечательного цветаеведа Льва Абрамовича Мнухина, ушедшего из жизни 3 июня этого года.

Так вот, в примечаниях «Адресаты писем М.И. Цветаевой» читаем: «ВЫШЕСЛАВЦЕВ Николай Николаевич (1890–1952) — художник, библиофил. Учился живописи в Париже, участник Первой мировой войны (1916–1918), был ранен, награжден Георгиевским крестом. Цветаева познакомилась с ним в Москве в апреле 1920 г. В момент встречи с Цветаевой Вышеславцев работал библиотекарем в Доме искусств (на Поварской). Плодом влюбленности в Вышеславцева явился цикл из 27 стихотворений Цветаевой <Н.Н.В.> (1922), пьеса «Ученик» (не сохранилась). Вышеславцев написал портреты Марины Цветаевой (черная акварель, 1921, хранится в Третьяковской галерее) и Ариадны Эфрон (не сохранился)».

В книге опубликованы три письма Марины Цветаевой Н.Н. Вышеславцеву 1920 года. Отрывок из письма от 4 мая:

"4 мая 1920 года., понедельник.
НН! - Мое горе в том, что я, отвергая все Ваше, не могу Вас презирать.
И еще мое горе в том, что я не всё Ваше отвергаю.
И третье мое горе - что Вы + доблесть не получили в колыбель - sensibilite (этого слова нет по русски: чувствительность - глуповато, восприимчивость - обще и холодно.)
Sensibilite - это способность быть пронзённым, уязвимость - за другого - души.- Вам ясно? -
И еще мое горе, что Вы, нежный руками - к рукам моим! - не нежны душою - к душе моей! Это было и у многих, но с тех я души не спрашивала…»

А вот фрагменты письма от 31 мая с этими ключевыми словами, почти рефреном стихотворения –  «Что я сделала?»:

«…Н.Н.! вы неправильно со мной поступили.

Нравится – разонравилась, нужна (по-Вашему: приятна) – неприятна, это я понимаю, это в порядке вещей.

И если бы здесь так было – о Господи, мне ли бы это нужно было говорить два раза, - один хотя бы?!

Но ведь отношение здесь шло не на «нравится» и «не нравится» - мало ли кто мне нравился – и больше Вас!..., в Вас я увидела человека, а с этим своим человеческим я последние годы совсем не знала куда деваться!

Помните начало встречи: Опавшие листья? – С этого началось, на этом – из самых недр, - до самых недр – человеческом – шло.

А как кончилось? – Не знаю – не понимаю – всё время спрашиваю себя: что я сделала?...».

В промежутке между этими письмами, 25 мая, было написано четверостишие, которое, в контексте развития отношений Цветаевой и Вышеславцева, тоже, пожалуй,  можно отнести к этому роману:

Одна половинка окна растворилась.

Одна половинка души показалась.

Давай-ка откроем – и ту половинку,

И ту половинку окна!

25 мая 1920

А ещё в мае 1920 года она записала: «Вообще, со встречи с НН, я много потеряла в блеске. Это так ново для меня – я так это забыла – быть нелюбимой!».

Ирма Кудрова в книге «Путь планет» пишет:

«…Как раз в этом же мае (речь идёт о 1920 годе – О.Г.) её бедное сердце, судорожно искавшее опоры, тепла, участия, уязвлено очередным увлечением. На этот раз героем его станет художник Николай Николаевич Вышеславцев. Он живет в том же флигеле Дворца искусств, где жила и Маргарита Сабашникова.

Вышеславцев — личность несомненно яркая и нестандартная. Внебрачный сын управляющего имением у графа Кочубея, он получил прекрасное образование, учился живописи и графике у художника Машкова, затем в течение шести лет продолжал учебу в Париже. Ездил в Италию, хорошо знал языки. Участвовал в войне, был ранен, получил Георгиевский крест. Теперь, как и Сабашникова, он служил в изоотделе Наркомпроса, расписывал панно, рисовал плакаты, оформлял обложки книг. А также писал заказные портреты знакомых литераторов и художников, и еще создал галерею так называемых «воображаемых портретов» — то есть давно живших людей искусства. Устраивал вернисажи. В 1920 году во Дворце искусств была организована выставка его работ.

Его кисти принадлежит странный портрет Цветаевой (черная тушь); настолько странный и мало похожий, что возникает сомнение, создан ли он с натуры или заочно, по памяти. Правда, дата, поставленная художником, — 1920 год. Но в подробных цветаевских записях этого времени — ни единого упоминания о сеансах и позировании.

В портрет, который сделает Вышеславцев, тяжело вглядываться.

Это лицо горя. Большие глаза, неулыбающийся, тяжко сомкнутый рот; лицо предельно измученной молодой женщины…

 Марина Цветаева

Портрет H. Н. Вышеславцева. Около 1920 г.

Вышеславцев ходит во френче и синих галифе; он строен, высок, красив. В воспоминаниях о нем упомянуто сильное его заикание, но странным образом эта особенность ни разу не отмечена в записях Марины.

Страстный книголюб, он занимал должность библиотекаря во Дворце искусств и сам скупал книги; со временем он соберет уникально богатую и тонко подобранную библиотеку. Цветаева же в это время усиленно распродает — денег ради — свои книги… Наконец знак начальственного доверия: Вышеславцеву поручена раздача хлебных пайков членам Дворца искусств. Исполняет он эту обязанность с сухой педантичностью и способен не дать хлеб человеку, пришедшему во время его обеда, или старушке, опоздавшей к раздаче. Марина с неудовольствием это отмечает. Но не сразу.

С первых минут знакомства — оно произошло ранней весной 1920 года — она восхищена добротной культурой Николая Николаевича. И сразу возносит его на недосягаемую высоту. «Это единственный человек, которого я чувствую выше себя, кроме С.», — отмечает она в записной книжке. (С. — это, конечно, муж, Сергей.) Чувство восхищения у Марины — всегда трамплин к быстро набирающему силу цветению любовного чувства — в его специфическом цветаевском варианте.

В первую встречу он помогает ей пилить и рубить дрова, привезти на санках паек (в одиночку ей с этим не справиться). Они обсуждали новонайденную строку Пушкина, говорили о смерти Розанова, умершего год назад, об «Опавших листьях», собирались поехать вместе на его могилу. Выяснилось, что НН (так Марина будет называть Вышеславцева в своих записях) знает наизусть некоторые ее стихи. Но, увы, он не любит XVIII век, и вскоре выяснится, что он не любит и не принимает очень многого из мира цветаевских пристрастий.

Долгое время Марина не знает, что Вышеславцев женат и имеет дочь. Однако живет он с семьей врозь. Для характеристики художника показательно, что женился он «из благородства» — потому лишь, что дама сердца оказалась беременной; исполнив же долг, сразу расстался с женой и дочерью. Теперь они в Крыму.

Вместо того чтобы стать утешением после пережитого ужаса этой зимы, новая влюбленность приносит Марине новые страдания. Об этом свидетельствуют ее стихи и записи, которые становятся почти ежедневными.

Благоразумия, способности к прогнозированию отношений, хотя бы махонького расчета у Цветаевой нет и никогда не будет. В сердечных делах она всегда чрезмерно откровенна и недальновидна. Она полагает, что бескорыстие надежно защищает ее от дурных истолкований: ведь от человека, которого она приняла в свое сердце, ей ничего не нужно, кроме доброго ласкового слова, внимания к ее душе! Но мир устроен иначе; ценить такое бескорыстие может только человек того же замеса.

НН решительно не таков. «Упорядоченный» и всегда владеющий собой, он поначалу увлечен Мариной, но резко отходит в сторону, столкнувшись с ее безрассудством. Ее способ существования — непрактичный, импульсивный — выглядит в его глазах хаосом, беспечностью, неразборчивостью в людях, в лучшем случае детскостью. Он сохраняет вежливую предупредительность, но чем дальше, тем острее Марина начинает ощущать его решительное неодобрение — распорядку ее жизни, привычкам, пристрастиям — всей ее природе!

НН поучает ее и выговаривает ей, и даже когда ничего не говорит прямо, она чувствует его осуждение. Она дурная мать — неправильно воспитывает Алю; не спит ночами и считает это в порядке вещей, хотя ночь дана для сна, а не для гостей и разговоров. Кроме того, ему совсем не все равно, что подумают о них обитатели сологубовского флигеля, когда Аля приносит ему от Марины букетик душистого горошка. Он придирается к ее слишком вольным высказываниям и готов читать мораль — между тем как часто это всего лишь ее страсть к острому словцу. «Мой язык легкомыслен, — записывает Марина, — я соблазняюсь репликой, бросаю ее в воздух, а НН заносит ее в мой позорный список!»

Она поражена в самое сердце. «Я так это забыла — быть нелюбимой!!! — это так ново для меня!» — записывает она. В записях этих недель она бьется как пойманная в силки птица — без толку бьет крылами, страдает от невыносимой душевной боли и решительно не способна увидеть происходящее трезвыми глазами. Она вспоминает давние свои страдания, вызванные разрывом с Нилендером: они были мучительными главным образом тем, что его упреки так и остались ей непонятными. В утешение себе вспоминает Володю Алексеева: вот кто ни в какой ситуации не позволял себе унижать ее поучениями!

Ее новый знакомец оказался не просто моралистом, но и жестокосердым человеком… Он способен сказать об Але, что в ней нет естественности, что у нее «не улыбка, а гримаска». И это говорится прямо в глаза обожающей свое дитя матери! Он пренебрежительно говорит о «стишках» как о «пене слов» (поэту!), способен упрекать Марину в ее чрезмерно восторженном восхищении Блоком. Поэзию его НН называет всего лишь «выплеснутым стаканом», в то время как полотна Рембрандта — «океан»…

С трудом Марина уясняет себе решительное свое несходство с новым кумиром. В ее сознании начинает выстраиваться в один ряд странное для нее беспокойство НН о своей «репутации», и сердечная его глухота, и неприятие книг сестры Аси, и отсутствие вкуса к шутке, и пристрастие к «полезным трудам» — вроде возделывания огородных грядок на территории Дворца. «В нем нет “пронзённости”», — говорит о новом знакомом маленькая Аля, с пеленок усвоившая материнскую шкалу ценностей».

Наталия Кравченко пишет: «Примерно к осени 1920-го пришло время истаять и этому мифу. Его герой, как и все предыдущие, как все последующие, обернулся для поэта всего лишь временным равнодушным спутником. Именно под этим названием Цветаева 13 лет спустя напечатает три стихотворения, обращённых к «Н.Н.В.» А несколько стихотворений в 1923-м перепосвятит другому человеку. Перепосвящения тоже были одной из форм развенчания…»

Марина Ивановна, пережив разрыв с Вышеславцевым, осенью 1920 года записывает в дневнике: «Может быть всё это нужно было, чтобы понять, что у меня ещё живое сердце!».

Художник Н.Н. Вышеславцев

С интересным докладом о художнике Николае Вышеславцеве выступала искусствовед Л.А. Данилова на XIV Международной конференции в Доме-музее Марины Цветаевой в Москве в октябре 2006 года. Конференция называлась «Добро и зло в мире Марины Цветаевой», а доклад Даниловой – «”Друг невиданный, неслыханный…”. О художнике Н.Н. Вышеславцеве – адресате стихов М. Цветаевой». В сборнике, вышедшем по итогам конференции, представлено четыре работы Вышеславцева: портреты А. Белого, В. Ходасевича, Б. Пастернака и П. Флоренского.

Н. Вышеславцев в 20-е годы много работал как иллюстратор книг. Он автор рисунка обложки сборника М. Цветаевой «Вёрсты». Это было последнее российское прижизненное издание поэта:

И ещё один факт, относящийся к стихотворению «Вчера ещё в глаза глядел…».  Давний друг нашего музея Мунира Мухаммеджановна Уразова (г. Москва) подсказала, что это стихотворение М. Цветаевой звучало в легендарном спектакле московского театра на Таганке. «…Впервые я услыхала этот стих именно в виде песни в спектакле театра на Таганке "Добрый человек из Сезуана", - пишет она, -  совсем не зная, что это Цветаева. Впервые тогда Цветаеву исполняли со сцены, это был дипломный спектакль Щукинского училища курса Любимова…». Надо сказать, что спектакль «Добрый человек из Сезуана», поставленный Юрием Любимовым по пьесе Бертольда Брехта  в 1963 году, положил начало истории театра на Таганке. Постановка, пережившая несколько редакций, сохраняется в репертуаре театра по сей день. Вадим Гаевский писал об этом спектакле: «Это был очень страстный и темпераментный спектакль, полный пения, танцев и поэзии. Причем не брехтовской, а нашей — в частности, мы тогда впервые услышали со сцены стихи Цветаевой. И даже брехтовские зонги, которые обычно должны немедленно остановить любое начавшееся сопереживание, говоря: "стоп, это все условно", придавали еще более страстный и эмоциональный характер происходящему…».

Сейчас довольно много песен написано на это Цветаевское стихотворение. Но на встрече мы послушали именно ту песню, звучавшую в спектакле «Добрый человек из Сезуана» в исполнении А. Васильева и Б. Хмельницкого.

И, согласитесь, по большому счёту совсем неважно, кому именно были посвящены эти строки – художнику Вышеславцеву, или вовсе не было конкретного адресата у этого «вопля женщин всех времён»… Главное – что эти строки написаны, и живут уже сто лет, и будут жить до тех пор, пока в мире будет жива Любовь.

О. Григорьева.