Блоги

Слово о матери

(3 голоса)

30 апреля в музее Анастасии Цветаевой прошла встреча, посвящённая Марии Александровне Цветаевой (Мейн) – матери Марины и Анастасии Цветаевых. По счастливому совпадению на это воскресенье в этом году выпал праздник –  День святых жён-мироносиц (православный «женский день»).

   Собравшиеся послушали в аудиозаписи страницы «Воспоминаний» А.И. Цветаевой, посвящённые матери. Звучали фортепианные произведения  Шопена, Чайковского, Грига, ведь вся жизнь Марии Александровны была посвящена музыке. О детских и юношеских годах М.А. Цветаевой говорила О. Григорьева:

 

Произведению Марины Цветаевой «Мать и музыка» посвятила своё большое выступление Т. Корешкова:

Яркие и трогательные фрагменты из «Воспоминаний» Анастасии Ивановны о матери представила  Л. Прохорова:

«…Записей о нас было в мамином дневнике много, но – все книги дневника погибли. Записи привожу по памяти. Не раз вспоминала мама смешной случай: она ехала со мной лет трех на конке. На остановке кондуктор крикнул: «Кузнецкий мост!» – «И вецные французы!» – добавила я. Раздался смех пассажиров, оглядывались – взглянуть на младенца, цитировавшего «Горе от ума».


…Мама была к нам строга, вспыльчива, кричала, читала нотации, ненавидела ложь, требовала мужества. Но была ли мама тяжела нам? Нет. Другой матери у нас не могло быть. Мы любили маму, понимали, не осуждали. Она нас не гнула, то есть не ломала; мы гнулись и выпрямлялись сами.

…Иногда мама с Лёрой пели дуэтом. Нравилось слушать высокий Лёрин и низкий мамин голос. Мы любили печальные, удалые песни: «Вот мчится тройка почтовая // Вдоль по дороге столбовой…» (этот мотив, казалось, был вечно – как барашки в небе, как луна… как строки пушкинские, будто зимним воздухом написанные: «Сквозь волнистые туманы // Пробирается луна…// На печальные поляны // Льет печальный свет она…»).

….Полноценнее, счастливее детства, чем наше в Тарусе, я не знаю и не могу вообразить.


…Религиозного воспитания мы не получали (как оно описывается во многих воспоминаниях детства – церковные традиции, усердное посещение церквей, молитвы). Хоть празднования Рождества, Пасхи, говенья Великим постом -родители придерживались, как и другие профессорские семьи, как школы тех лет, но поста в строгом смысле не соблюдалось, рано идти в церковь нас не поднимали, все было облегчено. Зато нравственное начало, вопрос добра и зла внедрялись мамой усердно… Образы тех людей, которые жили по этим, нам не удававшимся, не прививавшимся правилам, как мама сумела внедрить их в нас! Дерзновенный полет Икара и гибель за похищенный огонь прикованного к скале Прометея, все герои мифологии и истории, Антигона, Перикл, Бонапарт, Вильгельм Телль, Жанна д’Арк, все подвиги, смерть за идею, все, чем дарили нас книги, исторические романы и биографии, и доктор Гааз, отдавший жизнь заключенным больным людям, герой уже девятнадцатого века, – как насаждала в нас мать поклонение героическому! И имена английских писателей Томаса Кар-лейля и Джона Раскина я слышала от нее в мои одиннадцать лет, в болезнь ее последней зимы.


…Милое, милое лицо, такое родное! Как мы без него жили? Две наши головы у маминых плеч! Как мама нам улыбается! Только она так может! Незаменимость человека! Неповторимость его черт, движений, привычек! Тайна голоса! Именно ее мы ждали, именно ее нам не хватало! Только ей одной мы хотели рассказать все!.. Мы ластились о маму, как зверята о зверя, впервые так, став проще после разлуки, перед новой разлукой, не зная, что можно так стосковаться!


– Дети, жизнь идет полосами, вы это увидите, когда вырастете, – говорила мама, – и вы вспомните мои слова! – И, прерывая нас, хотящих сказать, что мы уже вспоминаем: – Вот Ясенки мои и наша дача в Тарусе, наш московский дом и Нерви – это все полосы. И вот это сейчас, мой приезд – полоса тоже. И она тоже пройдет, как сон… Иногда очень трудно оторваться от чего-нибудь дорогого в жизни, – но и оно может пройти… Если надо!

…Милое мамино лицо под полями темной фетровой шапочки улыбается нам тою ее особенной жалостливою улыбкой, от которой с детства щемит сердце. Как от гудка поездов.

– Помните, дети, – говорит она, – никогда не будьте жадными, не жалейте ничего другим. Кто знает, с кем встретитесь, чье влияние на вас будет… И если я умру, и вы будете жить без меня…


…Она позвала нас обеих прощаться. Мы пришли. Мамин взгляд встретил нас у самой двери. Кто-то сказал: «Подойдите…» Мы подошли. Сначала Марусе, потом мне мама положила руку на голову. Папа, стоя в ногах кровати, плакал навзрыд. Его лицо было смято. Обернувшись к нему, мама попыталась его успокоить. Затем нам: «Живите по правде, дети! – сказала она. – По правде живите…»

 

…Как умела она жить одной жизнью с нами, сурово и нежно! Прекращать ссоры, одним взглядом призвать к порядку, покачиванием головы – вразумить. Она навсегда осталась нам Матерью с большой буквы, без тени упрека в ее сторону. Обожаемой, стоящей над всеми героизмом и той честью, с которой она вышла из боя с собою, из битвы между счастьем и долгом, в ней и утратив силу бороться с болезнью. Отдала любимого, не разбила жизнь мужу, уже старевшему, доброму нашему отцу. Это вело нас за руку десятилетия спустя в нашем бою с жизнью. Какая радость быть рожденными от такого сильного и чистого человека, бескорыстно прожившего жизнь, как наш отец, от такой трагически, доблестно прожившей ее женщины, как наша мать! Трагедии себе не хочет никто, с нею рождаются. Благодарность обоим, мир их праху!»

  

Мария Мейн родилась в 1868 году в Москве в благополучной дворянской семье. Её мать, Мария Лукинична Бернацкая (1841-1868) – потомок старинных польских дворянских родов, Бернацких и Ледуховских.
   Мария Лукинична умерла через три недели после рождения дочери, оставив её на руках мужа, Александра Даниловича Мейна (1836-1899).
   В жилах Александра Даниловича текла немецкая и сербская кровь.
Воспитывался Александр Мейн в кадетском корпусе, по окончании которого в возрасте семнадцати лет начал службу в Кехсгольмском гренадерском полку. Затем служил репетитором по истории во втором Московском кадетском корпусе, чиновником при Московском генерал-губернаторе, в том числе и управляющим Канцелярией Московского генерал-губернатора; дослужился до чина действительного статского советника. Состоял в разные времена членом совета Международного банка, директором Московского земельного банка, директором Коммерческого страхового общества.
   Александр Данилович был знаком с Львом Толстым через его супругу Софью Андреевну Толстую, урожденную Берс. Мейн водил знакомство с отцом Софьи Андреевны А.Е. Берсом. Из переписки Толстого с женой явствует, что Лев Николаевич Александра Даниловича особо не жаловал, хоть и признавал его умным и толковым человеком.
   Александр Данилович проявлял свою активность не только на службе, но и в областях культуры и просвещения. Он был московским обозревателем в петербургской газете «Голос», заведовал неофициальной частью «Московских губернских ведомостей», сотрудничал с «Русскими ведомостями». Мейн собрал обширную библиотеку, а также коллекцию античных слепков; и библиотеку, и коллекцию впоследствии подарил городу.
   Для воспитания дочери Александр Данилович выписал из Швейцарии бонну, Сусанну Марианну Эмлер, которую сейчас все знают под именем Сусанны Давыдовны Мейн или Тьо, как называли её домашние. Сусанна Эмлер родилась в швейцарском городе Невштале, в семье пастора. Все свои молодые годы она посвятила воспитанию Маши Мейн. Впоследствии Сусанна Давыдовна стала экономкой в семье А.Д. Мейна. Александр Данилович так и не вступил повторно в брак. В 1888 году, когда Маше было уже 20 лет, он принял решение обвенчаться с Сусанной Давыдовной, ставшей ему за долгие совместные годы близким человеком.
   Мария Александровна росла в любви и строгости отца и бонны. Девочка не испытывала никаких лишений: семья жила богато, Сусанна Давыдовна любила её как дочь. Поскольку у Маши для общения не было ни братьев, ни сестер, а в пансион или гимназию Александр Данилович её отдавать не хотел, в дом взяли в качестве воспитанницы девочку - одногодку Машу Барто (полное имя – Мария Вильгельминовна Барто). Очевидно, девочка была из бедной семьи, и родители сочли за благо отдать её на воспитание в приличный богатый дом. Машу Барто в доме Мейнов звали Тоней, поскольку у девочек были одинаковые имена, и это было не совсем удобно. Согласно воспоминаниям близких, девочек воспитывали как сестёр, они пользовались равными правами и исполняли равные обязанности.
   Учились девочки на дому с учителями и получили блестящее по тем временам образование. Мария Мейн свободно владела четырьмя европейскими языками, отлично знала историю и литературу, увлекалась живописью и брала уроки рисования у художника Михаила Клодта. Наибольших успехов Мария Александровна достигла в музыке. Уроки фортепиано ей давала одна из учениц Николая Рубинштейна. В Большом зале Консерватории для неё было абонировано постоянное кресло. Она прекрасно играла на фортепиано, впоследствии обучилась игре на гитаре.
   У Марии Мейн было, кажется, всё, кроме… ощущения счастья. Способность чувствовать себя счастливым дается человеку от природы. В какой мере он наделен этим даром, в той мере и счастлив. Мария Александровна, одаренная от Бога самыми разнообразными талантами, была лишена самого главного для человека таланта – чувствовать себя счастливым. Всё в руках Божьих, и ничьей вины тут нет. Упиваясь музыкой и страстью к высоким идеалам, она прожила свою короткую жизнь в страданиях от неудовлетворённости реальностью… «Разве мы живем? Неужели это жизнь, без смысла, без цели? – писала девятнадцатилетняя Маша в дневнике. – Скучно! Я, например, в материальном отношении имею всё, чего только можно желать, но всё-таки это не удовлетворяет…я хочу жить, а это ведь – прозябание!»
   Эта запись лишний раз подтверждает то, что сами по себе материальные блага не делают человека счастливым. Нужна гармония с окружающим миром.
   Александр Данилович и Сусанна Давыдовна были людьми, безусловно, добрыми, но придерживались строгих правил поведения в обществе. Мария Александровна всю жизнь внешне подчинялась этим правилам, внутренне протестовала против «условного пути условности, долга и приличия…» (из дневников Марии Мейн). Отдушиной для неё всегда были музыка и книги. Любовь к книгам впоследствии она привила своим детям.
   В шестнадцать или семнадцать лет Мария Александровна впервые влюбилась. Об истории её любви пишут практически все цветаеведы, трактуя её чувство исключительно в романтическом ключе: встречи, концерты, музыка, прогулки верхом при луне... Потом вдруг выясняется, что возлюбленный Марии женат, и его прогоняют. Кто-то пишет, что жена не давала ему развода, а кто-то, что сами Мейны не хотели, чтоб он разводился, поскольку считали это грехом, и якобы в результате Мария Александровна пожертвовала своим счастьем.
   Самолюбивая девушка весьма болезненно переживала своё первое фиаско, что только усугубляло её разочарование жизнью. При этом любовь, идеальная, абстрактная, станет главным символом этой жизни: «…так любить, как я его любила, я в моей жизни больше не буду, и ему я все-таки обязана тем, что мне есть чем помянуть мою молодость; я, хотя и страданиями заплатила за любовь, но все-таки любила так, как никогда бы не поверила, что можно любить!..» - писала она в дневнике.

    Помимо музыки и рисования Мария Мейн занималась переводами с иностранных языков: итальянского, английского и немецкого. Рассказ итальянской писательницы Матильды Серао «Наедине» в её переводе был опубликован в журнале «Русская мысль» за 1890 год (№ 12).
   Очевидно, Марию Александровну обуревала жажда служения высокому, но правила хорошего тона препятствовали самореализации. Концертная или иная публичная деятельность, кроме благотворительности, для женщины её положения считались неприемлемыми.
   В 1891 году, в возрасте 23 лет, Мария Александровна вступила в брак с профессором Московского университета Иваном Владимировичем Цветаевым (1847-1913), овдовевшем год назад и имевшем на руках восьмилетнюю дочь и годовалого сына… Она стала первым помощником Ивану Владимировичу в его многотрудной деятельности, в главном деле его жизни – созданию Музея изящных искусств.

Много интересных фактов и подробностей о М.А. Цветаевой узнали собравшиеся на мероприятие в музее и передали привет и благодарность её правнучке Ольге Андреевне Трухачёвой, которая и напомнила нам о 155-летней круглой дате своей прабабушки.

А завершилась эта тёплая встреча трогательным стихотворением Марины Цветаевой «Мама на даче»:

Мы на даче: за лугом Ока серебрится,

Серебрится, как новый клинок.

Наша мама сегодня царица,

На головке у мамы венок.

Наша мама не любит тяжелой причёски, —

Только время и шпильки терять!

Тихий лучик упал сквозь берёзки

На одну шелковистую прядь.

В небе облачко плыло и плакало, тая.

Назвала его мама судьбой.

Наша мама теперь золотая,

А венок у неё голубой.

Два веночка на ней, два венка, в самом деле:

Из цветов, а другой из лучей.

Это мы васильковый надели,

А другой, золотистый — ничей.

Скоро вечер: за лесом луна загорится,

На плотах заблестят огоньки...

Наша мама сегодня царица,

На головке у мамы венки.

 -------------------------------------------------------------------

Следующая встреча в музее состоится 18 мая в 12.00 - в Международный день музеев.

Приглашаются все желающие!

 

 С гостьей из Нижнего Новгорода Юлией Деркунской (крайняя слева)

Зарегистрируйтесь, чтобы оставлять комментарии