Блоги

Вселенная Павла

(8 голосов)

Стихи писали и пишут очень многие. Кто-то пишет лучше, кто-то хуже. Большой поэт не просто пишет стихи — он создаёт свой мир, свою вселенную, и, попадая в неё, безошибочно можно узнать, кто Автор.

Мир Павла Васильева огромен, ярок, сказочен, неповторим. Он с детства был выдумщиком, фантазёром. Собственно, таким и остался до своей ранней гибели. «Да, я придумывал огонь, когда его кругом так мало», — честно признавался поэт.

Как полноправный хозяин своего мира, его создатель, он порой поднимается на космические высоты, чтобы сверху посмотреть на любимую землю:

Туманов мерное сиянье —
Тучны вы, звёздные поля!
И в середине мирозданья
Надежда господа — Земля.

Но вот голубой шарик всё ближе, прорисовываются земные ландшафты:

Земля одета
в золото пустынь,
В цветной костюм
Долин и плоскогорий…

Всё ближе и ближе к земле — и видно уже, что же происходит на ней, грешной:

Стоит мирозданье,
Стоят побережья,
И жвачку в загонах
Роняют волы…

А как ярка, выпукла эта земная плоть! Всё у Васильева по-гомеровски гиперболично.

Если свадьба, то «в ушах у неё не серьги — подковы»! Если тройка, то «полмира тащит на вожжах». Гармонист играет «саратовскую» так, чтобы «Волга взаплески здоровалась с Иртышом». Если идёт любимая, то, понятно, — и ветви зеленеют, и соловьи чумеют, и облака стоят! Любовь у Васильева — это «настой из миллионов лет», который бродит, «пенясь и куражась»!

А вот обычное село Красноярское, где происходит действие поэмы «Женихи»:

Много шире Невского
проспекта
Улица заглавная у нас,
Городских прекрасней песни,
тоньше,
Голоса девические звоньше,
Ярче звёзды
в сорок восемь раз!..

Вот так, не больше — не меньше, в 48!

Если у поэта чаша с вином, то с пенным и солнечным, «выбродившим, выстоянным в тучах /Там, в бочагах облачных, шатучих, /Там, под золотым веретеном!»/

Ну а если уж писать песню, то такую, чтобы поднялась она над всем миром, и «чтобы людей полмиллиона /Смотрело, головы задрав»!

А как волшебен Иртыш в описаниях Павла, это тоже сказка:

И в погребах песчаных
в глубине,
С косой до пят,
румяными устами,
У сундуков незапертых
на дне
Лежат красавки
с щучьими хвостами…

«Начитавшись Васильева, готов поверить, что сказочный край ваше Прииртышье, — сказал мне один московский литературовед. — Просто хочется приехать и увидеть всё своими глазами!»…

Там четыре месяца
В небе куролесятся,
В тумане над речкою
Ходит Цыг с уздечкою…
…Ходят в горнях песенки
Взад-вперёд по лесенке,
В соболиных шапочках,
На гусиных лапочках.

Веришь в эту сказку и не веришь… Но всё это действительно есть, было и будет — в мире Павла Васильева, в его Вселенной. И ехать-то никуда не надо, только книгу открой…

И, конечно, особое место во Вселенной Васильева занимает Павлодар, его «город ястребиный», город детства, который поэт воспел и прославил на весь мир. Столько тёплых душевных строк, сколько он посвятил Павлодару, Павел не написал больше ни о каком другом городе. Причём это не просто конкретная географическая точка, реальный город, отчий дом, павлодарские улицы: «…по Троицкой мы с песнями прошли /И в прятки на Потанинской играли…». Это и некий город-символ, куда поэт переносит действие своих произведений, к примеру, в «Христолюбовских ситцах» именно в Павлодаре строится текстильный комбинат (хотя в реальности этого не было). Гусиная пристань, Лебяжье, Урлютюб тоже нашли своё место на «поэтической карте» Васильева.

Его поэзия метафорична, сравнения всегда неожиданны, ярки и точны.

Ходит павлин-павлином
В печке огонь,
Собирает угли
клювом горячим…

Он сравнивает дождь с канатным плясуном, а нору, в которой скоро должны заснуть сытые и жирные суслики, называет «байковым рукавом». Два слова, и уже не надо объяснять, что эта нора длинная и тёплая…

Порой его сравнения даже шокируют. Кто ещё описывал так листву осенних деревьев:

…Похоже на то, что,
окончив войну,
Здесь полки оставляли
своё снаряженье,
И кровавую марлю,
и боевые знамёна…

Его буйная фантазия и энергия перехлёстывают через край, он щедро осыпает своими богатствами читателей. Вот эти строки в поэме «Соляной бунт» взяты в скобки, пишутся как бы вскользь, даже не стихотворным «столбиком». Другой поэт носился бы с этим лирическим отрывком, как с драгоценной жемчужиной, открывая им поэтические сборники, а Павел берёт в скобки — у него такие жемчужины рассыпаны по всей поэме!

(Сейчас, сейчас! Раскрыты ворота,

И лошади убегают туда,

Где блещет иконною позолотой

Ещё не проснувшаяся вода.

Как будто бы волны перебирали

Ладони невинных улыбчивых дев,

Сквозили на солнце и прятались в шали,

От холода утреннего порозовев.

Стоит в камыше босоногое детство

И смотрит внимательно на поплавок.

О, эти припевы, куда же им деться

От ласк бессонных и наспанных щёк!)

Природа в его мире одушевлена. Бухта «вздрагивает синими плечами»; травы кланяются, как бабы в церкви; берёзы бегут по мёрзлой земле, «спотыкаясь, падая, стуча корнями…»; весёлая и молодая вода толпится у плотин.

…Я верю — не безноги ели,
Дорога с облаком сошлась,
И живы чудища доселе —
И птица-гусь, и рыба-язь.

В этом своём прекрасном мире он и был настоящим, потому что здесь окружали его сильные, красивые люди, яркие характеры, искренние чувства. Но вокруг-то было совсем иное…

Представлять П. Васильева наивным и живущим только в своей поэтической сказке, конечно, неверно. Он рано повзрослел и узнал жизнь во всех её проявлениях, и мучился от того, что идеалы далеко не всегда совпадают с действительностью. Он мечтал стать первым поэтом России. А для того, чтобы прийти к читателю, печататься, необходимы были стихи «на злобу дня». И он их пишет (отмечая потом на полях — «халтура»!). Думаю, неужто партийные редакторы воспринимали эти перлы всерьёз:

Я сам давно
у трактора учусь
И, если надо,
плугом прицеплюсь…

Сколько его стихов и поэм испорчено этими «красными концовками»… Рождение стихов называл он «чудосотворением», но как мешали этому и цензура, и литературный бомонд, которые рьяно взялись его «перевоспитывать». А поэт припечатывал их строками: «Бывалые охвостья поколенья /Прекрасного. Вы, патефонный сброд…» Так же открыто писал он о великом вожде, которого славословили современники-поэты. Павел сочинил гекзаметры:

Ныне, о муза, воспой
Джугашвили, сукина сына.
Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело.
Нарезавши тысячи тысяч петель, насилием к власти пробрался.
Ну что ж ты наделал, куда ты залез, расскажи мне,
семинарист неразумный!...

Такое не прощается… А вот ещё стихотворение:

Кузнец тебя выковал
и пустил
По свету гулять таким,
И мы с удивленьем
теперь тебе
В лицо рябое глядим.
Ты встал и, смеясь чуть-чуть,
напролом
Сквозь тесный строй
городьбы
Прошёл стремительный,
как топор
В руках плечистой судьбы.

Оно было напечатано в 1931 году в «Новом мире», называется «К портрету Степана Радалова» и имеет ещё восемь строф. Степан Радалов — персонаж, судя по всему, выдуманный (С. Поделков предполагает, что это один из командиров 30-й Иркутской дивизии). Но в первых восьми строках видится мне несомненный портрет Иосифа Виссарионовича: и «лицо рябое», и «топор в руках плечистой судьбы». Напечатали бы это в таком виде в то время? Да никогда. Вот и наплёл Павел: «Сын трёх революций, сын всей страны, /Сын прачки и кузнеца!» Прошло на ура!..

Поведение Павла в Москве во многом объясняется тем, что он очень рано осознал своё предназначение, он знал себе цену. Ещё в 17 лет написал:

…Только мне,
я это твёрдо знаю,
Не пасти уже в степи коня,
И простая девушка такая
Не полюбит никогда меня.

Была уверенность (и она сбудется!), что любить его будут первые московские красавицы.

«Народ равнинный пестовал меня /Сзывать дожди и прославлять зерно…» Ощущение такого богоравенства в поэте, наверное, простительно, тем более тут же он размышляет о том, кто же всё-таки владеет его рукой, «кто приказал мне жизнь увековечить /Прекраснейшую…»

Васильев осознавал себя, свой талант — явлением природы, равным бурям, звёздам и облакам. В поэме «Одна ночь» он пишет:

Мир… дыханьем дышит моим,
Работает моими руками.
Кроме меня, он
Занят другим —
Бурями, звёздами, облаками.

Эпическую картину поэта, стоящего в центре мироздания, рисует он в поэме «Соляной бунт»:

Он стоял в середине
Дремучего края,
И пространство кругом
Кругами текло,
Плавниками
И птичьим крылом
Играя.
Побережьем,
Златые клювы подняв,
Плыли церкви-красавицы
По-лебяжьи,
Дна искали
Арканные стебли купав,
Обрастали огнём
Песчаные кряжи…

Оставаясь душой до конца в своей поэтической Вселенной, живущей по справедливым и вечным законам природы, Васильев верил, что он — молодой, красивый, талантливый, щедро раздающий свои поэтические богатства людям, просто не может погибнуть в расцвете лет! Может быть, потому и вёл себя так безрассудно… Но, увы, уж очень в неудачное время довелось ему жить на этой реальной земле, сам Павел называл это время «страшным веком».

В стихотворении «Дорога» поэт пишет о следах, которые оставляет лирический герой: «не видно их — так рано и темно…» Ключевые слова: «рано и темно» было в России в 30-е годы прошлого века для такого таланта. Рассвет ещё не наступил. Павел верил, что в будущем разглядят эти следы и оценят, и разберутся, «что у него отобрано судьбою, /И что — людьми, и что ему дано».

…Он славно жил
И умер
Так, как надо.
И лучшая,
Высокая награда
Получена ещё
при жизни им —
Он жил свободно!

Поэт думал о смерти, писал о ней. Ещё в 19 лет Павел написал потрясающие строки, при чтении которых вспоминаешь классический толстовский зазеленевший дуб:

И лучший удел —
что в забытой яме,
Накрытой древнею
синевой,
Отыщет тебя
молодыми костями
Обугленный дуб,
шелестящий листвой.
Он череп развалит,
он высосет соки,
Чтоб снова заставить их
жить и петь,
Чтоб стать над тобою
крутым и высоким,
Корой обрастать
и ветвями звенеть!

Павел, по его же словам, тогда был «молод и суров /Весёлой верой в новое бессмертье!»

В феврале 1937 года Васильев на Лубянке пишет «Снегирей» («Снегири взлетают красногруды…»), последнее из дошедших до нас стихотворений. Он был готов увидеть «волчьи изумруды в нелюдимом северном краю», видимо, до последнего не веря, что его лишат жизни.

Но ещё в 1934-м поэт всё описал точно:

…Впереди, с отставшим
не считаясь,
Часовые заняли места.
Солнце косо вылетит.
Шатаясь,
Гибельная рухнет чернота.

Стихи имеют особенность сбываться. Расстреливали ночью. Рухнула гибельная чернота.

Погибший в 27 лет поэт оставил нам в наследство свою огромную поэтическую Вселенную, свой мир, золотой и яростный.

2009 год

Ольга Григорьева

Очерк из книги «Юноша с серебряной трубой». Очерки о Павле Васильеве. – Павлодар, Дом печати, 2010

Комментарии   

 
+6 #1 Валентина Сотникова 28.02.2016 09:07
Какое открытие для меня! Как поэтично! А какие наблюдения и выводы!!! Дух захватывает.
 

Зарегистрируйтесь, чтобы оставлять комментарии