К  400-летию Дома Романовых

«СТОЯЛА ТА РОССИЯ – ОБРЫВА НА КРАЮ...»

В название статьи вынесены слова молитвы Императрицы Александры Федоровны из «Поэмы о Царской Семье» Марины Цветаевой. Цветаева не разбиралась в политике, не считала себя монархисткой. Но она, родившаяся в Москве, взросшая под звон колоколов, была христианкой. И как христианка, не могла смириться с варварством – расправой над членами Царской Семьи.

«Поэма о Царской Семьи» совсем не известна читателю. В настоящее время она считается утерянной: Цветаева не взяла беловую рукопись поэмы в СССР, когда вернулась из эмиграции в 1939 г. Списки поэмы (возможно, их было несколько) считаются погибшими. Один из них был затоплен в числе других вещей в подвале дома в оккупированной фашистами Франции. В одной из черновых тетрадей Цветаевой сохранились фрагменты Поэмы, опубликованные в 1990 г. Е.Б.Коркиной [1]. В 1992 г. она же обобщила «то немногое, что удалось собрать в попытках реконструкции замысла утраченной Поэмы...» [2].

Но со времени «реконструкции» прошло более 15-ти лет. За это время опубликованы новые документы – письма и дневниковые записи Цветаевой. А также – воспоминания ее современников и очевидцев событий, т.е. ценнейшие источники, которые изучал поэт в ходе работы над «вещью», – так называла Цветаева свои творения [3–12]. Иными словами, наконец-то российский читатель имеет возможность ознакомиться с теми документами, к которым прежде имели доступ лишь те, кто находился за рубежами СССР. Подчеркнем, что хотя речь идет, в основном, об эпистолярном наследии (дневниках, письмах, исторических очерках), оно представляет собой бесценный (литературный и исторический) материал, имеющий высокий духовный статус. Заметим также, что ряд интереснейших, малодоступных текстов, изученных Цветаевой, ждет своей републикации. Итак, настало время на основе новых материалов воссоздать историю создания «Поэмы о Царской Семье». Это хороший повод подумать о том, что случилось с нашей страной – православной Россией. Ибо трагедия Царской семьи было предвестием трагедии России, вобравшей в себя миллионы личных трагедий, в том числе – семьи Цветаевой-Эфрон.

Царская семья станет фоном исторических очерков Цветаевой; в частности – посвященных строительству Музея Александра III, организатором которого был ее отец – И.В.Цветаев. «Диалог» же с самим Царем поэт вел задолго до крушения Империи. Стихи Цветаевой, посвященные «той России», теме «Царь и Бог», известны читателю (один из циклов так и называется «Царю на Пасху»). Вот некоторые фрагменты.

«Царь и Бог! Простите малым –
Слабым – глупым – грешным – шалым,
В страшную воронку втянутым,
Обольщенным и обманутым...» (Помечено: «Москва, 1-ая годовщина Октября»)

В смутные времена поэт уповает только на Бога:

«...Заблудился ты, кремлевский звон,
В этом ветряном лесу знамен.
Помолись, Москва, ложись, Москва, на вечный сон»
(2 марта 1917 г.) [4; I, 339]

«Московский герб: герой пронзает газа.
Дракон в крови. Герой в луче. – Так надо.
        Во имя Бога и души живой
        Сойди с ворот, Господен часовой!
Верни нам вольность, Воин, им – живот.
Страж роковой Москвы – сойди с ворот!
        И докажи – народу и дракону –
        Что спят мужи – сражаются иконы»
(9 мая 1918 г.) [4; I, 339]

Будучи христианкой, Цветаева предлагает низвергнутому царю утешение:

«Царь! – Потомки
И предки – сон.
Есть – котомка,
Коль отнят – трон»
(2 апреля 1917 г.) [4; I, 340]

Будучи верноподданной («переболев» революцией), понимая, что за принятием Царем того или иного решения стоят неизвестные ей веские доводы, Цветаева, осуждая политику Николая II, могла лишь «укорить» Его:

«...Пал без славы
Орел двуглавый.
– Царь! – Вы были неправы»
(2 апреля 1917 г.) [4; I, 340]

А вот пророческие строки, написанные, задолго до расстрела царской семьи – 4 апреля 1917 г., помеченные «третий день Пасхи»:

«...Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка – Алексия!» [4; I, 341]

Суд над царем вершат не люди:

«...Ваши судьи –
Гроза и вал!
Царь! Не люди –
Вас Бог взыскал...» (2 апреля 1917 г.) [4; I, 340]

Будучи русским поэтом, Цветаева декларировала «русскую идею», дающую ориентир для духовного устроения русского человека. Ибо необузданная душа и помыслы русского народа, перекликающиеся с безбрежностью самой России, требуют мудрого Высокого руководства. По словам критика Юрия Иваска, Цветаева «монархисткой не была, но ощутила глубокую народную сущность монархии уже после отречения Государя, в апреле 1917 г.

«Это просто как, кровь и пот:
Царь – народу, царю – народ.
        Это ясно, как тайна двух:
        Двое рядом, а третий – Дух
Царь с небес на престол взведен:
Это чисто, как снег и сон.
        Царь опять на престол взойдет –
        Это свято, как кровь и пот».
(7 мая 1918 г.) [4; I, 397]

Позднее Цветаева сделала приписку к стихам: «А оставалось ему жить меньше трех месяцев!» Поэт обладал острым умом и проницательностью, но был поэтом-романтиком и идеалистом. Но даже циник, лишенный всякой фантазии, не мог предположить, какая участь уготована Царской Семье...

В ночь 16/17 июля 1918 г. в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге были расстреляны Император Николай II и члены его семьи, а также близкие им лица – всего 11 человек. Тела отвезены в лес, сожжены, останки брошены в шахту. С 18 по 20 июля поляна, на которой жгли и уничтожали пепел, и лес вокруг были оцеплены чекистами.

Первыми свидетелями страшной тайны стали жители деревни Коптяки (30 км от Екатеринбурга), близ которой происходило чудовищное действо. 20 июля 1918 г. антибольшевистские войска взяли Тюмень. 23 июля пал Екатеринбург. 5 февраля 1919 г.  председатель Сибирского правительства адмирал А.В.Колчак поручил Н.А.Соколову  [14] вести расследование дела об исчезновении Императорской семьи [12; 193 196].

Как отреагировал народ на расстрел царя? Во-первых, сначала в народ был брошен «пробный камень». Интересен комментарий П.П.Булыгина :

«Внезапно остановился от крика мальчишки-газетчика: “Расстрел Николая Кровавого!” Я выхватил у него из рук газету. Это было первое, как впоследствии выяснилось, ложное сообщение в прессе. Большевики пустили пробный шар, чтобы узнать отношение Русского народа к убийству своего Государя. Русский народ смолчал... Ленин, подстраховавшись таким образом, начал последние приготовления для выполнения своего плана» [15; 225].

Во-вторых, о гибели всей семьи народу знать было не обязательно. «Царь расстрелян, семья эвакуирована в надежное место», – писали газеты. Вот запись Цветаевой:

«Возвращаемся в Алей с каких-то продовольственных мытарств... Какая-то площадь. Стоим, ждем трамвая. Дождь. И дерзкий мальчишеский петушиный выкрик:

“Расстрел Николая Романова! Расстрел Николая Романова! Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!”

Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая, и тоже (то же!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего. Хоть бы кто! Хоть бы что!.. Тогда я, Але, сдавленным, ровным и громким голосом (кто таким говорил – знает):

– Аля, убили русского царя, Николая II. Помолись за упокой его души» [4; IV, 490].

«Поэма о Царской Семье», как мы убедимся, стала итоговым произведением Цветаевой. О плане Поэмы можно узнать из ее писем и черновых записей:

«Сейчас пишу большую поэму о Царской Семье (конец ).
Написаны: Последнее Царское – Речная дорога до Тобольска – Тобольск воевод (Ермака, татар, Тобольск до Тобольска, когда еще звался Искер или Сибирь, отсюда – страна Сибирь)
Предстоит: Семья в Тобольске, дорога в Екатеринбург, Екатеринбург – дорога на Рудник Четырех братьев (тáм жгли).
Громадная работа: гора. Радуюсь» [4; VII, 317].

О том, что заставило Цветаеву взвалить на свои плечи гору работы, зачем она пишет, – несмотря на то, что «здесь (во Франции – И.Н.) не дойдет из-за “левизны формы”,.. там (в СССР – И.Н.) – туда просто не дойдет...», – поэт отвечает:

«Для очистки совести. И еще от сознания: любви и... дара. Из любящих только я смогу. Потому и должна» (там же).

Считается, что Цветаева начала работать над Поэмой летом 1929 г. после завершения поэмы «Перекоп». Написанию же поэмы предшествовала огромная подготовительная работа: «...Источники, проверка материалов, исписанные тетради, вся громадная работа до» [4; VI, 386] – писала Цветаева. «Я сейчас собираю материал для одной большой вещи – мне нужно всё знать о Государыне Александре] Ф[едоровне]... Кто еще может знать? (О молодой Государыне)». Уже через месяц Цветаева сообщает: «...Прочла весь имеющийся материал о царице, заполучила и одну неизданную, очень интересную запись – офицера, лежавшего у нее в лазарете» (речь идет о рукописи И.В.Степанова, о ней чуть ниже).

Идя по следу поэта-летописца, понимаешь, сколь значима для нее стала работа над Поэмой, сколь широк был охват литературы. В Примечаниях названы основные источники [12–16, 22–24, 26–28]. Что касается темы Поэмы, Цветаева утверждала, что поэт всю жизнь пишет «одну вещь». Вот небольшой экскурс в прошлое.

В 1922 г. в прозе «Пленный Дух» Цветаева писала, что когда в Берлине Андрей Белый впервые пришел к ней в Pragerpension, он «на столе увидел – вернее, стола не увидел, ибо весь он был покрыт фотографиями царской семьи: наследника всех возрастов, четырех великих княжон (различно сгруппированных, как цветы в дворцовых вазах), матери, отца» [4; IV, 259–260]. Цветаева помнит реакцию Андрея Белого:

«...И он наклонясь:
– Вы это... любите?
Беря в руки великих княжон:
– Какие милые!.. Милые, милые, милые!
И с каким-то отчаянием:
– Люблю тот мир!» (там же)

В 1923 г., уже выехав из советской России в Чехии, Цветаева вспоминает о царе, пытаясь постичь природу жертвенности («жертва, это страсть к гибели»):
«Погибнуть, спасая жизнь Царю (от физич<еского> его спасения – вплоть до утешения его в последн<юю> секунду перед казнью, вплоть до утеш<ения> его заочного: меня в Тоб<ольске> расстрел<яли>, а там, в подв<алах> Мос<ковской> Чека за меня в этот час умер другой» [6; II, 278].

В марте 1926 г., вернувшись из поездки в Лондон, Цветаева пишет Борису Пастернаку о лондонских зрителях:

«Слушали меня – но этих имен писать не должно... В Лондоне увид<ела> приблизительно всех уцелевших, близких родственников» [10; 158]. Другими словами, «слушателями были представители Дома Романовых и люди, близкие ко двору» [10; 599 600].

В Лондоне Цветаева наверняка слышала разговоры о расправе над Царской Семьей: в Англии в это время находились Н.А.Соколов и П.П.Булыгин. Заметим, что эти лица, а также П.Жильяр  жили в Париже в одной гостинице [15; 131]. В Париж Цветаева вернулась с намерением:
«Немедленно издать книгу “добровольческих” стихов “Лебединый стан”: “он многим нужен, убедилась”. Видимо, именно тогда в ее сознании начал также зарождаться замысел “Поэмы о Царской Семье”» [5, 440].

Заметим, что после переезда из Чехии во Францию, уже на первом своем вечере в Париже, состоявшемся 6 февраля 1925 г., Цветаева читала цикл "белогвардейских" стихотворений. Вскоре после возвращения из Англии Цветаева уезжает на полгода – с апреля по октябрь – в Вандею: «Еду на полгода – писать и дышать» [4; VII, 12], в местечко в Сен-Жиль.
Лейтмотивом того лета стали слова из письма Цветаевой: «Кончается старый мир!» [там же]. «То обстоятельство, что она выбрала этот мятежный край, не покорившийся в свое время Великой революции, не нуждается в объяснениях» [5, 441], – пишет цветаевед Анна Саакянц: Вандея известна как последний оплот французских роялистов. Сама Цветаева подтверждает это в чеканной строке, заключающей первое стихотворение цикла «Дон» и содержащей череду однозначных ассоциаций:
«Молодость – Доблесть – Вандея – Дон» [4; I, 390].

В Вандее Цветаева читает «Письма Императрицы Александры Федоровны» [16] и пишет поэму «Попытка комнаты», адресованную изначально поэту Райнеру Марии Рильке (это важно!), и думает беспрерывно о Царской Семье:
«Две недели сряду читала Письма Императрицы, и две недели сряду, под их влиянием (в ушах навязало!) писала ужасающие...» [4; VI, 320], – запись от 2 июня.

6 июня Цветаева заканчивает поэму «Попытка комнаты», самую зашифрованную из всех поэм, «разномастную и разношерстную» по ее словам, посвященную «комнате» воображаемого свидания ее и Рильке. Судьба России и трагедия Царской семьи переплетены в сознании поэта и спроецированы на пространство ее творческой материи (над чем бы она ни работала в данный момент). Вот два примера «точного попадания», обращающих, поэму «свидания» в эскиз будущей «Поэмы о Царской Семье» (из поэмы «Попытка комнаты»):

Пример 1

«...Депеша “Дно”,
Царь отрекся. Не только с почты
Вести. Срочные провода
Отовсюду и отвсегда» [4; III, 114]

Как известно, на станции «Дно» в ночь на 14 марта 1917 г. Царский поезд по решению революционных властей был направлен вместо Царского Села в Псков, где 15 марта состоялось отречение царя от престола [4; III, 783]

Пример 2

«И вот уже мозжечка
Сжим. Как глыба спина расселась.
Та сплошная стена Чека,
Та – рассветов, ну та – расстрелов
Светлых...» [4; III, 115]:

Как известно, царственные узники в минуту расстрела стояли вдоль стены («стена к стене»), выстроившись «для фотографирования» – так им было объявлено.

Т.е. в «Попытке комнаты» получилась не просто подмена, как признается сама Цветаева Б.Пастернаку (писала к Рильке, получилось – к Пастернаку), а двойная подмена: в поэме присутствует та комната – Цветаева представила себя в комнате расстрела.
В ноябре 1928 г. в Париже выступает В.Маяковский. Запись Цветаевой:
«7 ноября 1928 поздним вечером, выходя из “Café Voltaire”, я на вопрос: “Что же скажете о России после чтения Маяковского?” – не задумываясь ответила: – Что сила – там» [6; II, 504–505].

Возможно, тогда она впервые услышала стихотворение В.Маяковского «Император», написанное в январе 1928 г. во время его пребывания в Свердловске (бывшем Екатеринбурге). Заключительные строки стихотворения звучат так:

«...Пожалте,
        дворяне и шляхта,
                    корону
                        можно
                            у нас получить,
                                    но только
                                        вместе с шахтой».

Вспоминания об истории написания «Поэмы о Царской Семье», критик и мемуарист Марк Слоним писал:

«Марина Ивановна объяснила, что мысль о поэме зародилась у нее давно, как ответ на стихотворение Маяковского “Император”. Ей в нем послышалось оправдание страшной расправы, как некоего приговора истории. Она настаивала на том, что уже неоднократно высказывала: поэт должен быть на стороне жертв, а не палачей, и если история жестока и несправедлива, он обязан пойти против нее» [2, 173–174].

В мае 1929 г. Цветаева заканчивает поэму «Перекоп» (о защите Добровольческой армией, в рядах которой служил ее муж, последних рубежей юга России) и вплотную приступает к написанию «Поэмы о Царской семье». 17 октября 1930 г. она пишет Анне Тесковой: «Сейчас продолжаю большую вещь, начатую еще прошлой зимой. Писать некогда, но все-таки пишу. Жизнь, из-за безденежья, еще не налажена» [25, 85].

В феврале 1931 г. Цветаева пишет: «У меня есть надежда издать Перекоп отдельной книжкой...» [9, 190]. Той же весной она публикует главу незавершенной еще «Поэмы о Царской Семье» – в виде небольшой отдельной поэмы «Сибирь» [17]. Считается, что «Сибирь» – пролог к «Поэме о Царской Семье»; однако позднее Цветаева помечает эту главу номером «VIII». «Сибирь» оканчивается словами:

«Тобольск, Тобольск, дощатый скит!
Тобольск, дощатый гроб!»

Сибирь – величие России и место гибели ее Царя. «Написана “Сибирь” в... лаконичном, отрывистом, суровом стиле, скупым языком, в уплотненной информацией атмосфере. Всего в нескольких десятков строк дано повествование об истории возвеличения и падения Сибири: поход Ермака, смена временщиков и т.д. Цветаева выступила в не совсем привычном для нее жанре, втиснув исторические факты в сжатые стихотворные строки. Поэма суха; чтобы пробиться к эмоциям и тайному ее смыслу, требуется не только добрая воля к проникновения в текст, но и знание истории...» [5, 526] – так характеризует «Сибирь» А.А.Саакянц. Она же отмечает «тайный, двойной, мистический» смысл поэмы «Сибири» (в Сибири родился и «с кружкою ходил Распутин Гриш» – возвеличенный и убитый): «Семья царя помнила его (Распутина – И.Н.) предсказание, что после его смерти погибнут и они (члены Царской Семье – И.Н.). Замкнутый, роковой круг» [5; 527]. Позднее, в 1936 г., делая последнюю правку, Цветаева против этой главы сделала помету: «VIII СИБИРЬ (хороша): Печаталась в Воле России. ‘Казацкая – татарская / Кровь с молоком кобыл’» [2, 176].

Однако, события 1931 г. станут переломными в судьбе Цветаевой: 7 марта 1931 г. в парижской газете «Возрождение» появилась статья (интервью) Надежды Городецкой «В гостях у М.И.Цветаевой» [18]. На вопрос: «А что вы еще пишете или хотите писать по-русски?» – Цветаева отвечает:

«О царской семье. Беру именно семью, а фон – стихия. Громадная работа. Всё нужно знать, что написано. А написать нужно – раз навсегда, либо вовсе не браться. В России есть люди, которые справились бы с этой темой, – но тема не их, они ее любить не могут: если бы любили, там бы не жили. Так что я чувствую это на себе, как долг» [7; II, 257].

Весть быстро долетела до Москвы, и последовала должная реакция. Так, в газете «Правда» были помещены стихи Демьяна Бедного, он «осмеивал поэтессу Цветаеву, которая пишет поэму о расстреле Николая II» [19]. В июле 1931 г. Цветаева сообщает Б.Пастернаку:
«Получила окольным путем остережение от Аси, что если я сделаю то-то, с ней случится то-то – просьбу подождать еще 2 года до окончания Андрюши. Ясно, что не два, а до конца времен» [10, 541].

Речь идет о просьбе сестры Анастасии: не печатать произведения, которые могут погубить ее сына. Цветаева продолжает:
«Таким образом, у меня еще два посмертных тома. Большую вещь пока отложила. Ведь я пишу ее не для здесь, а именно для там, – реванш, языком равных» [там же].

Марина Цветаева выполнила просьбу сестры: ни «Лебединый стан», ни «Перекоп», ни утерянная для человечества «Поэма о Царской Семье» не были изданы при ее жизни. Названные произведения увидели свет только после смерти «отца народов» [20]. Итак, в 1931 г. Цветаева «большую вещь» – «отложила». И все же Цветаева не может выйти из темы, так тесно связывающей ее с покинутой Россией. 19 декабря 1931 г. в Париже состоялся вечер лирики Цветаевой, рецензия на который появилась в газете «Молодое слово» [21]:

«...Во втором отделении Марина Цветаева читала отрывки из своей поэмы о Царской Семье... Между политическими стихами и “правыми”, патриотическими, где Царь неизбежно рифмуется с встарь, и стихами революционными, обыкновенно не бывает особой разницы. Слишком болезненна еще “тема” царской семьи, не совсем относится она еще к истории. Марина Цветаева и здесь нашла нужные простые слова, и поэма о Царской Семье у нее не вышла своеобразным “социальным заказом”. От прикосновения к большой и непоправимой национальной и человеческой трагедии, ее стихи стали только еще более значительными, трагическими и национальными. В последнем слове не надо усматривать снижения – всякий большой поэт национален, потому что всякая большая душа не может жить в искусственной клетке, отгородившись от жизни и страданий своего ближнего» [8; I, 404].

В канун 1934 г. произошло трагическое событие: 31 декабря в Брюсселе покончил с собой друг Цветаевой – И.В.Степанов , автор рукописи «Лазарет Ее Величества» [13]. Еще в 1929 г., изучая материал об Императрице Александре Федоровне, Цветаева писала:
«Заполучила и одну неизданную, очень интересную запись – офицера, лежавшего у нее в лазарете» (4; VII, 124).

После гибели И.В.Степанова к Цветаевой попали и другие его работы. Она сообщает своему корреспонденту:
«Остался чемодан рукописей, которые никому кроме меня не нужны. Он был – настоящий писатель» [4; VI, 411].

Гибель И.В.Степанова несомненно стала импульсом к продолжению приостановленной работы над Поэмой. Из переписки с редактором парижского журнала «Современные Записки» В.В.Рудневым мы узнаем, что в 1935–1936 гг. Цветаева настойчиво пытается найти издателя для рассказов И.В.Степанова – «Обедня», «Записки безработного» [11, 99 103]. Узнав из письма Руднева о смерти английского короля Георга V, Цветаева по ассоциации вспоминает трагическую судьбу Николая II (кузена Георга V) и его семьи:

«И я сразу подумала – с большой горечью – о нашем царе, его двоюродном брате – как он ужасно умер – и как этот – прекрасно: достойно, спокойно, окруженный любовью семьи и народа...» [11, 89].

Работая над Поэмой, Цветаева пишет В.В.Рудневу:
«Я так вовлеклась в свою большую поэму, что без срочной... необходимости не выберусь» [11, 96].

А в марте 1936 г., вдохновленная примерами безграничного милосердии Императрицы, ожившими в книге И.В.Степанова, Цветаева обращается к близким женщинам :

«Дорогие... Хочу быть у вас в субботу 14-го... С рукописью “Лазарет Ее Величества”, которую бы мне хотелось прочесть вам обеим» [4; VII, 494 495].

Рукопись И.В.Степанова, рассказывающая о пребывании в дворцовом лазарете ее автора, о работе Императрицы и Великих Княжон сестрами милосердия, так полюбилась Цветаевой не случайно. Родство Цветаевой и ее лирической героини – Императрицы Александры Федоровны – не вызывает сомнений: «Она, конечно, вкладывала саму себя в эту женщину: и самоотверженную, и беспомощную, и безмерно страдающую за неизлечимо больного сына, и преданную, любящую жену, и сестру милосердия, и, наконец, казненную, наподобие Марии-Антуанетты и Марии Стюарт, чьи судьбы заставляли Цветаеву содрогаться всю жизнь» [5, 527], – пишет А.А.Саакянц. В уста Императрицы Цветаева вложила свои молитвы, свои упования о заблудшем народе. Из глаз ее героини текут слезы и Богородицы, и Магдалины. А.А.Танеева-Вырубова писала об Александре Федоровне:

«В лазарете она обходила раненых офицеров, играла с ними в шашки, пила чай, – с материнской нежностью говорила с ними, нисколько не стесняясь, и в эти минуты мне казалось странным, что ее находили холодной и неприветливой» [30, 23].

Сохранилась строфа (фрагмент) Поэмы – об Императрице, дежурящей у постели раненых солдат:

«...Над пылающим лицом:
Тем, с глазами пьющими,
Сколько песен шепотком
Спето, петель спущено!..» [2, 193]

Известно, что порой Цветаева начинала настойчиво вязать (причем, вполне бесполезные вещи). В этом выборе занятия угадывается отчаянное желание женщины обрести покой и смирение перед судьбой. Возможно, в тот момент она творила молитву. Портрет Императрицы, данный И.В.Степановым, под которым подписались бы многочисленные свидетели, был для Цветаевой примером истинной христианки:

«Блистательное ли окно дворца, слепое ли окошечко подвала – одно устремление мысли ввысь. Ни одной “фразы”, ни одной позы, никогда о себе. Только обязанности, долг перед мужем-царем, наследником-сыном. Никогда перед людьми – всегда перед Богом... Сопоставим женщин-правительниц: всех времен и народов. Высоко и одиноко над ними стоит светлая, чистая женщина, мать, жена, друг, сестра, христианка страдалица Ея Величество Государыня Императрица Александра Федоровна» [13, 53].

Второй фрагмент Поэмы написан от лица Императрицы:

«Вот – двое. В могучих руках – караваи.
Проходят, кивают. И – им киваю.
Россия! Не ими загублена – эти
Большие, святые, невинные дети,
Обманутые болтунами столицы.
Какие открытые славные лица
Отечественные. Глаза – нашей Ани!..
Не плачу. Боюсь замочить вышиванье, –
– Зеленые ветки. Анютины глазки –
Для Матери здешней тружусь Абалакской –
Да смилостивится... С приветом и с хлебом
Давно уже скрылись, а всё еще следом
Киваю...
(И слезы на пяльцы, и слезы на пальцы,
И слезы на кольца!..) О, Господи, сколько!
Доколе – и сколько?.. О, Господи, сжалься
Над малыми сими! Прости яко – вору...

Сестре Серафиме — сестра Феодора». [1]
...
«– Дай свету и веры и силы и знанья... –
Над всеми: над теми – над сими – над нами...
Блаженной и чтимой – от грешной и хворой.
Сестре Серафиме – сестра Феодора...» [2, 184]

У Цветаевой дважды звучит строка «Сестре Серафиме – сестра Феодора». Так условились подписывать свои письма, передаваемые через третьих лиц, Анна Вырубова («сестра Серафима») и Александра Федоровна («сестра Феодора») – в память почитаемых на Руси святых. Имя (отчество) Феодора получила при крещении «германская принцесса» Алиса Гессен-Дармштадская (Феодоровскими назывались и собор и городок в Царском Селе, где находилась канцелярия «лазарета Ее Величества», – в знак высокого почитания Феодоровской Иконы Божьей Матери). Имя же Святого Серафима носило убежище, устроенное А.А.Вырубовой для увечных воинов. Цветаева неслучайно использовала тексты писем Императрицы, ибо они (как и утерянная Поэма), полны притч, иносказаний (тайнописи) и христианской (бескорыстной!) любви.

Третий уцелевший фрагмент также относится к Императрице:

«Обитель на горе.
Молитва на коре.

Не знала та береза,
Дороги на краю,
Что в лютые морозы
Затем красу свою

– Сибирскую «корицу» –
Белила и спасала —
Чтоб русская Царица
На ней письмо писала

– За все благодарю –
Небесному Царю.

Не знала та дорога,
С березой на краю,
Зачем седобородый
Старик – ножом – кору

Срезал. – Чтоб в келье тесной,
Рукою домовитой,
Германская принцесса –
Славянскую молитву

Чертила на листке
Сибирской бересты.
...
О чем она просила,
Канавы на краю...
Молитва за Россию:
За родину – твою –

Мою... От мхов сибирских
По кипарисы Крыма :
За каждого злобивца –
И все-таки любимца...

Тому, кто на Горе –
Молитва на коре...

Стояла та береза –
России на краю,
– За тын, за плен, за слезы –
За все благодарю.

А если мало – плену,
А если много – тыну...
Сам назови мне цену...
А если скажешь: сына...

Под кончиком пера
Коробится кора...

Стояла та Россия –
Обрыва на краю.
– И если скажешь – Сына... –
За всё благодарю,
...
Горит, горит береста...
Летит, летит молитва...
Осталась та береста
В веках – верней гранита». [1]

В четвертом фрагменте говорится об Анне Вырубовой:

«Аня с круглыми плечами,
Аня с пухлыми щеками
Сдобных булочек молочных,
Потолочных
Ангелочков.
Брови дугою,
Румянец до пуговок...» [1]

Пятый фрагмент Поэмы относится к главе «Отъезд»:

«...Ропщут слуги, ноют дети...
– К часу в сборе. Скоро – третий.
...
И опять – стопудовым жерновом
Половина – какого черного?
– В голубые пруды атласные –
Часа – царствованья – сплошь красного!
Настоящего Моря Красного!
От Ходынского Поля красного
До веселого и красивого
Алексея Кровоточивого
На последнюю каплю – щедрого!
Половина – давно ли первого? –
Осиянного и весеннего –
Часа – царствованья я – последнего
На Руси...
Не страшитесь: жив...
Обессилев – устав – изныв
Ждать, отчаявшись – на часы!
Спит Наследник всея Руси». [1]

Комментируя данный фрагмент, обратимся к дневнику Николая II, зафиксировавшего ночь отъезда из Царского Села (с 31 июля на 1 августа 1917 г.):

«31-го июля. Понедельник. Последний день нашего пребывания в Ц[арском] С[еле]. Погода стояла чудесная. Днем работали на том же месте, срубили три дерева и распилили вчерашние. После обеда ждали назначения часа отъезда, который все время откладывался... Стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там же сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы холили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что моторы и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать, — он то ложился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выхолили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело. Выпили чаю, и, наконец, в 5 ¼ появился Керенский и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка. У поезда встретили И.Татишев и двое комиссаров от правительства для сопровождения пас до Тобольска. Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь на Петроград и по соединительной ветке вышли на Северную железнодорожную линию. Покинули Ц[арское] С[ело] в 6.10 утра» (Цит. по [2]).

И шестой фрагмент – о Великих Княжнах (он совсем иного характера, о контекст его можно лишь догадываться):

«...Есть у меня для твоих Княжен
– Не виноват человек: рожден! –
Прадедов камень александрит, –
Ведь у меня и скала – родит!..» [2]

Каждая ремарка Цветаевой в черновике утраченной Поэмы говорит о том, что ни одна историческая персоналия, ни один эпизод, связанный с судьбой Царской Семьи, не был ею забыт. Вот три примера:

1. «NB! Найти Нагорного... Нагорный убит в Е[катеринбур]ге». – Речь идет о матросе, приставленном к больному наследнику (он же часто носил его на руках). Нагорный прибыл с семьей в Екатеринбург, и вместе со слугой великих княжон Иваном Седневым был расстрелян. Пьер Жильяр писал: «Всё их преступление заключалось в том, что они не сумели скрыть свое негодование, когда увидели, что большевистские комиссары снимают небольшую золотую цепочку, на которой висели образа над кроватью больного наследника» (Цит. по [2]).

2. «Покровское (Саша, где твой Гриша?)». – Увозимые из Тобольска комиссаром Александром Яковлевым, узники проезжали через село Покровское, родину Распутина.

3. «Екатеринбург (найти Авдеева)». – Авдеев, закоренелый пьяница, был комендантом Ипатьевского дома. Пьер Жильяр свидетельствует: «Авдеев...  отдавался своей грязной натуре и изощрялся вместе со своими подчиненными в ежедневном изобретении все новых унижений для лиц, которых он охранял... Понемногу охранявшие стали менять свое отношение к заключенным. Они были поражены их мягкостью и простотою, подкуплены их кротостью и смирением, подавлены их моральным достоинством. Незаметно они подчинялись тем, кого думали держать в своей власти. Пьяница Авдеев почувствовал себя безоружным перед таким величием души, он сознал свою низость. Чувство глубокого сострадания заменило в этих людях их первоначальную жестокость». 4 июля Авдеев был замещен комиссаром Юровским, под руководством и при участии которого и было совершено убийство Царской Семьи. (Цит. по [2]).

С января по апрель 1936 г., уже зная о неизбежности отъезда в СССР, Цветаева занимается последней правкой Поэмы. Силы придает «страх за рукописи»: «Что-то с ними будет? Половину – нельзя вести!..» [4; VI, 436]. К этой половине, без сомнения, относится и беловая рукопись «Поэмы о Царской Семье».

В марте 1936 г. Цветаева присутствует на двух докладах А.Ф.Керенского, объединенных темой: «Трагедия Царской семьи», в апреле читает его книгу «Опыт Керенского» [24], в которой «ничего нового» для себя не находит, но ей важен «общий (человеческий тон)» книги. Книга для нее – «вроде сводки» [11, 96]. Заметим, что Керенский, объяснял выбор места ссылки – Тобольск – тем, что там «не было железных дорог, по которым в 1917 году особенно быстро распространялась большевистская бацилла», поскольку «еще до захвата власти Ленин объявил, что минимум ста членам царского рода (что означало – всем) следует отрубить головы» [29, 27–28].

Осенью 1936 г. Поэма была прочитана Цветаевой в узком кругу друзей, на квартире Лебедевых . Сохранились воспоминания М.Слонима: «Поэма была длинная, с описаниями Екатеринбурга и Тобольска, напоминавшими отдельные места цветаевской “Сибири”... Почти все они показались мне очень яркими и смелыми. Чтение длилось больше часу, и после него все тотчас заговорили разом. Лебедев считал, что – вольно или невольно – вышло прославление царя. Марина Ивановна упрекала его в смешении разных плоскостей – политики и человечности. Я сказал, что некоторые главы взволновали меня, они прозвучали трагически и удались словесно...» [2, 173]. Тот, кто не знаком с текстом всей Поэмы и судит о ней лишь по фрагментам, может лишь засвидетельствовать, что они, как всякий цветаевский текст, блестяще выполняют роль, заложенную в них автором. Текст плотен и лишен балласта, ритмика и поэтический рисунок фрагментов полностью соответствует заданной «функции».

Когда те немногие, кто слышал Поэму, говорили, что «тема слишком жива», они имели основания для этого. Так, в эмиграции, ежегодно в день убиения Царской Семьи во всех русских храмах проходили панихиды и собрания памяти, действовал «Союз ревнителей памяти императора Николая II», кадетским корпусам и лицеям давали имена в честь царственных мучеников, в русских и французских учебных и академических заведениях читали лекции, посвященные истории России и Царской Семье.

В «Поэме о Царской Семье», которую должно рассматривать как «эпическую поэму», Цветаева зашифровала не только судьбу России на протяжении веков, но и историю своей семьи, и саму себя. В Поэме отражены темы, волновавшие автора на протяжении всей творческой биографии: Россия, «поколенье с сиренью и с Пасхой в Кремле», семья, круговая поруке добра.
Благодаря работе над Поэмой, восстанавливалась связь времен. Цветаева изучала историю России по книгам своего деде – «дедушки Иловайского» , который мечтал довести ее до наших дней. Причем, не засушенную историю, а «в живых лицах». Продолжателем этой традиции стала Цветаева. Вот что пишет известный цветаевед Виктория Швейцер:

«Собирая материалы о последнем царствовании, о “молодой Государыне”, могла ли Цветаева не вспомнить свою единственную встречу с Царской Семьей во время открытии Музея? Так потянулась цепочка воспоминаний о Музее и об отце, создавшем его...» [3, 387]. Цепочку продолжают эссе «Дом у Старого Пимена» (1933 г.) и «Открытие Музея» (1933 г.) В.Швейцер подчеркивает, что при публикации указанных эссе в советских изданиях было купировано около трети текста, в которой фигурировала Царская Семья, отчего проследить связь их с «Поэмой о Царской Семье» невозможно [3, 524].

Дискуссии о природе творчества Цветаевой и о его месте в православной литературе продолжается. Но многие – священники и миряне – молятся о спасение души великого поэта, а не вторят анафеме. Цветаева идеализировала действительность, ее упрекали в «мифотворчестве». Но что такое миф, легенда? Это суть явления – то, что остается, когда умирают детали (так, поэт любил книгу «Легенды о Христе» Сельмы Лагерлёф и читал ее своей дочери). О роли того же «мифа», мистического по силе воздействия на душу человека, повествует в своей книге «Царствование Императора Николая II» С.С.Ольденбург:

«...Началось разложение народа, поддавшегося низшим страстям – с неудержимой быстротой Россия понеслась к гибели. Самодержавие являлось тем мистическим началом, которое удерживало силы зла; теперь же ничто не препятствовало вступлению в мир антихристианской стихии...» Ольденбург продолжает: «Николай II был не просто прекрасным человеком и добрым христианином – он был Божиим помазанником. При его восшествии на престол над ним было совершено таинство помазания, после которого Николай стал священной особой. Поэтому убийство Государя и его семьи – страшное святотатство, навлекшее Божий гнев на Россию и имевшее для ее судьбы роковые последствия». «Поэму о Царской Семье» М.Цветаевой можно рассматривать как личное покаяние поэта за преступление, совершенное в горячо любимой ею, но, увы, еще не покаявшейся, России.

«Поэт – эмигрант Царства Небесного», – говорила Цветаева. Таким образом, присваивая себе статус Архангела, сошедшего к людям. Звание поэта она несла как «данное ей Богом». «Иовом в юбки» назвал ее Иосиф Бродский. Цветаева проводит параллель между стихами и молитвой (начало – в Слове). Интересны ее мысли о святости искусства, и о современности (эссе «Искусство при свете совести»):

«Святость есть состояние, обратное греху. Греха современность не знает. Понятие греха современность замещает понятием вред. Стало быть, о святости искусства у атеиста речи быть не может. Он будет говорить о пользе искусства, либо о красоте искусства... Речь моя обращена исключительно к тем, для кого – Бог – грех – святость – есть». [4; V, 346].

И в заключение вспомним мысль Цветаевой:
«Иногда прадед с правнуком говорят по прямому проводу» [6, II, 419].

Экстраполируя эту идею на пространство и время, можно утверждать, что с той комнатой в Епатьевском доме мы соединены «прямым проводом» – «Поэмой о Царской Семье». Пробираясь через трагедию, заложенную каторжным трудом поэта в материю стиха (да поможет Господь воскресить из небытия утраченную Поэму!), мы придем к руднику Четырех Братьев – «там жгли». Поэт верил:

«В один прекрасный день жестокость изживет себя в своей слепой ярости, человечество почерпнет из воспоминаний о страданиях этих людей ту силу, которая даст ему надежду на нравственное возрождение» [12; 216].


Примечания
1.    Цветаева М. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. текста, примеч. Е.Б.Коркиной. – Л.: Совет. писатель, 1990.
2.    Коркина Е. Поэма о Царской Семье – Wien, 1992 (Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 32). С. 171–200.
3.    Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. – М.: СП Интерпринт, 1992.
4.    Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. / Сост., подгот. текста, коммент. А.Саакянц и Л.Мнухина М.: Эллис Лак, 1994–1995.
5.    Саакянц А.А. Марина Цветаева: Жизнь и творчество. М.: Эллис Лак, 1997.
6.    Цветаева М. Неизданное. Записные книжки: В 2 т. / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б.Коркиной и М.Г.Крутиковой. М.: Эллис Лак, 2000.
7.    Марина Цветаева в воспоминаниях современников: В 3 кн. / Сост. Л.А.Мнухин и Л.М.Турчинский – М.: Аграф, 2002.
8.    Марина Цветаева в критике современников: В 2-х ч. / Сост. Л.А.Мнухин – М.: Аграф, 2003.
9.    Марина Цветаева. Николай Гронский. «Несколько ударов сердца»: Письма 1928–1933 годов / Изд. подг. Ю.И.Бродовской и Е.Б.Коркиной – М.: «Вагриус», 2003.
10.    Марина Цветаева. Борис Пастернак. «Души начинают видеть»: Письмо 1922–1936 / Изд. подг. Е.Б.Коркиной и И.Д.Шевеленко – М.: «Вагриус», 2004.
11.    Марина Цветаева, Вадим Руднев. «Надеюсь – сговоримся легко» / Изд. подг. Л.А.Мнухиным – М.: Вагриус, 2005.
12.    Пьер Жильяр. «Император Николай II и его семья» — Вена: «Русь». 1921. Цит. по: Жильяр Пьер. При дворе Николая II: Воспоминания наставника цесаревича Алексея – М.: 2006.
13.    Степанов И.В. Милосердия двери: Лазарет Ее Величества // Возрождение, 1957, №67, июль, с. 46–64.
14.    Соколов Н.А. Убийство Царской семьи – Берлин: 1925.
15.    Булыгин П.П. Убийство Романовых: Достоверный отчет – Лондон, 1935 (на англ. яз.) Цит. по: Булыгин П.П. Убийство Романовых – М.: Академия. 2000.
16.    Письма Императрицы Александры Федоровны. В 2 т. – Берлин: Слово, 1924.
17.    Впервые: Воля России, 1931, №3-4, с. 241-246. См. Приложение.
18.    Городецкая Н. В гостях у М.И.Цветаевой // Возрождение, 1931, №2104, 7 марта, с. 4.
19.    Цит. по книге: Шенталинский В. Рабы свободы. М.: Фомика-С, 2001, с. 345.
20.    Впервые: Цветаева М. Лебединый стан: Стихи 1917–1920 гг. / Приготовил к печати Г.П.Струве; вступ. статья Ю.П.Иваска – Мюнхен: 1957; Цветаева М. Перекоп // Воздушные пути, Н.Й., 1967, №5.
21.    Унтервальд А. Вечер Марины Цветаевой // Молодое слово – София, 1932, №5, 1 января, с. 3.
22.    Панкратов В.С. С царем в Тобольске – Былое, 1924, кн. 25, 26.
23.    Дневник Николая Романова (1916–1918) – Красный архив, 1926–1927.
24.    Kerenski A. L’expérience Kerenski – Paris, “Payot”, 1936.
25.    Цветаева М. Письма к А.Тесковой. – Прага: Academia, 1969.
26.    Переписка Николая и Александры Романовых (1914-1917), в 3-х тт. – М.–Л., ГИЗ, 1923-1927.
27.    Мельник-Боткина Татьяна. Воспоминания о Царской семье – Белград, 1921. Цит. по: Мельник-Боткина Т. Воспоминания о Царской семье – М.: Захаров. 2004.
28.    Переписка Николая II с Марией Федоровной (1905–1906) – Красный архив, 1927, т. 3.
29.    Бент Енсен. Среди цареубийц: Вдовствующая императрица, семья последнего русского царя и Запад / Пер. с датского Татьяны Войтюк– М.: Русский путь. 2001.
30.    Танеева (Вырубова) А.А. Страницы моей жизни. – Изд-во О.Дьяковой, б.г.


Вариант статьи опубликован:
© Невзорова И.М. К истории создания и забвения «Поэмы о Царской Семье» М.Цветаевой // Творчество М.И.Цветаевой в контексте европейской и русской литературной традиции – Елабуга: 2006. С. 19–28.